Айфонгелие

…Душа моя, радость Наташенька. Уж и не знаю, с чего начать сие письмецо. Как вам ведомо, всю свою жизнь непутёвую пером себе на хлеб зарабатывал, а как до главного послания дошло – тут оно и пальцы отказывают. Смешно, правда? Даром что, любезная Наташа, перо употребляется лишь как метафора, а пишу я вам с помощью эдакого приспособления, каковое все мои сладкие моленья музе стихосложенья не помогут описать, сиречь – компьютер. Это, ангел мой, настолько извращённая штукенция – даже те запретные парижские открытки, рассматриваемые нами вдвоём при свечах (как вы ахали, и щёчки ваши милые пунцовели), вряд ли подойдут для сравнения. Скажу лишь, что компьютер – громоздкий предмет, используемый ныне для написания писем, свободного просмотра парижских открыток, публикации желчных эпиграмм на своих врагов в месте, именуемом здесь Паутиною, а также и способов любви. Даже я, опытный поклонник сладостных альковных дел, трижды прочёл «Отче наш», узнав, как фрейлина, урождённая в Санкт-Петербурге, и девственный отрок из мест близ Валаама пишут друг другу о познании постельного счастия, трогая себя за бутоны любви. То есть это фрейлина за бутон, а по поводу отрока, сударыня, объяснять увольте. Первым делом вы спросите – как же так, откуда взялось на белый свет моё вам послание? Вы ведь прекрасно осведомлены, что я отошёл в лучший мир, сражённый пулею зловещего француза, гнуснейшим образом добивавшегося вашей благосклонности. Ах, Наташенька, если бы я мог объяснить. Всё промелькнуло в единый миг. Вот я закрываю глаза на смертном одре, одолеваемый небывалой болью, страдания мои утихают, и вдруг, не проходит и минуты, как я, нагой и полный сил, пробуждаюсь на брегу Москвы-реки жарким июлем. Я не буду утомлять вас долгим описанием своих мытарств, в коих заключались осознание внезапного воскрешения, молитвы о благодарности Господу и дрожь при вести – Боже милостивый и серафимы его, ведь прошло сто восемьдесят лет со дня моей смерти! Зачем я здесь – во имя благой цели или таков современный ад? К счастию, бог послал мне одежду – она лежала прямо на брегу, я облачился в неё и резво побежал навстречу солнцу. Из воды мне вслед неслись вопли – неведомый купальщик кричал: «Сука, отдай джинсы, блядь!», но я не понимал, что бедолага хочет от меня.

Это было два года назад. Я вполне освоился в диком и хищном мире, хотя временами он не перестаёт меня удивлять. Ведомо ли тебе, ангел мой, – оказывается, меньше чем через век после выступления декабристов на Сенатской площади в России свергли монархию, заменив трон государя императора республиканской формой правления. Оковы тяжкие пали, темницы рухнули, и свобода всех приняла радостно у входа – как я и предсказывал. Правда, получилась какая-то фигня. «Фигня» – уникальное здешнее слово, коим обозначают попросту всю сущность бытия. Это может быть пиво, государственная власть, философское отношение к жизни и даже пчёлы. Суровее только хуйня, но в сущности сие одно и то же. Вслед за революцией началось братоубийство почище злодеяний Смутного времени[36], спустя семьдесят лет все осудили кровавых республиканцев и перешли к демократической форме правления вроде британского парламентаризма. Но вскорости наплевали и на неё полным ротом и обратились к загадочному государственному устройству – вроде бы вообще не монархия, однако правитель – вылитый император Николай Павлович, после графина хлебной ни за что не отличишь. А самый настоящий парламент, о коем мы в империи так мечтали, на деле явил себя сборищем извращенцев, склонных к мужскому обществу вместо женского. Ибо кого здесь ни спросишь, чего вы думаете о ваших парламентариях, тебе от мала до велика, и убелённый сединами муж и нежный отрок без сомнений заявят: «Да все они пидорасы!» Сие сочное слово определяет в Московии многое и достойно докторской диссертации за многогранность. Обещаю, я ещё вернусь к его обсуждению.

Впрочем, оставим на время в покое дрязги политические.