Айгирская легенда

Рыбачили мы как-то на пруду с белорецким краеведом и писателем Романом Андреевичем Алферовым. Вода отражала вечернее красноватое небо, противоположные синие горы, корпуса комбината, размытые дымкой. Гладь озера чиста. Хранительница тишины и покоя. Все было чутко на звук, на голос. Малейший всплеск слышался издалека. Мы разговаривали шепотом, оберегая вечерний затихающий мир. Может, вечер из своих полутонов и красок, тишины и редких звуков подарил нам слова о том, что мы должны исповедоваться перед старшими. Мы понимали друг друга с полуслова, с полунамека. Перед старшими, перед, теми, кто принес нам эту тишину.

И вдруг, разом обернувшись, мы увидели старичка. Он сидел прямо над нами, на тропке, вытоптанной на крутом спуске берега.

Видимо, как шел по тропке, так и сел, словно не смея лишнего неположенного шага сделать, чтобы не помешать нам. Сидел он, видимо, давно и в одной позе, сжался сереньким комочком, как врос в берег. Он смотрел на пруд и, казалось, слушал тишину. Серая старенькая кепчонка на голове, серый помятый пиджачишко. Серое, в крупных, глубоких морщинах лицо. Морщин-то уже не было, они распались на обломки и островки. Захудалый вид ему придавала и густая серая же щетина, давно, видать, не брился. Может, пилил дрова или плотничал и вот вышел посидеть на бережку, в тишине.

Я тихо спросил Романа Андреевича, кивнув на старца:

— Блюхеровец?

— Нет! Я их всех знаю наперечет.

Я все же не утерпел, поднялся по камням к старику, поздоровался и спросил сразу, без всякого вступления:

— Вы не участник рейда Блюхера?

Старик тут же, словно давно ждал этого вопроса, ответил:

— А как же! Ходил…

У него так оживились и помолодели глаза, что серость лица и всего облика исчезла. Я стал доставать из портфеля фотоаппарат, а Алферов шепнул мне: «Этому можно верить, он настоящий!..» Видимо, Роману Андреевичу приходилось встречаться и с «ненастоящими», и он тоже подсел к старику. Узнал его фамилию, имя и отчество. Год рождения. «Антипин, девяносто первого года, родом белореченский» — слышал я. Роман Андреевич уточнил для меня: «Тысяча восемьсот девяносто первого…» Он все еще удивлялся, почему же не знает этого старика, и сохранял некоторую настороженность. По нескольку раз переспрашивал одно и то же, а Антипин с охотой повторял.

А потом пошли рассказы. Видел ли Блюхера? А как же! На коне, красные штаны раздувались! Весь рейд прошел? Весь. И в Великой Отечественной участвовал? А как же!..

Хотелось слушать и слушать этого человека, но я спешил до темноты побольше нащелкать редких кадров. Из прошлого вышел живой свидетель и боец. Глаза, глаза притягивали. Глаза ребенка и мудреца. И неожиданная доверчивая улыбка. Улыбка мягкого, доброго человека.

Мы, разумеется, забыли об удочках, которые сносило слабым течением. Мы исповедовались.

Алферова преобразило. В годах человек, пенсионер. И вот съехал со своих годов, крутится, вертится, смеется, жестикулирует. А в глазах, под густыми бровями, радость блещет, ну, хоть обнимайся с блюхеровцем, как с отцом родным!

Не заметили, как небо заволокло багровой полосой. Нижний край ее, что прошел по горам, словно порвало в клочья. По ним пробежали золотистые каемочки и прожилки. Из-за гор вырывались последние лучи. Антипин поежился, сказал: «Зябнется что-то». Встал и пошел домой, не забыв пригласить в гости. Дом-то рядом, подняться чуть повыше. Мы обещали зайти «вскорости», записали адрес и долго смотрели вслед этому человеку, думая, наверно, об одном и том же: без таких вот что-то в мире нарушится и прервется. Если забыть о них.

3

Побывали мы с Романом Андреевичем Алферовым и у других блюхеровцев. И каждый чем-то удивил.

Стали расспрашивать Ивана Семеновича Перчаткина про поход. А он — про любовь. Глядим на хозяйку дома, супругу его, Елизавету Петровну Гревцову. Кроме шуток? Да, кроме шуток: у них счастье под старость случилось.

— Любовь?

— Яровая даже любовь!

Они могли бы встретиться еще тогда, в 1918 году. Правда, жили в разных концах города. Но близки были по мыслям и мечтам. Может, даже на комсомольских сходках и собраниях где-то были рядом, но не судьба. А потом случилось так, что Иван Семенович ушел с отрядом Блюхера, действительно, на запад. А Елизавета Петровна — на восток, с отрядом Василия Косоротова, на Златоуст.

Оба они из первых комсомольцев Белорецка. Ивана Семеновича многому научила «германская» война, с которой он вернулся «вполне сознательным большевиком». А вот Елизавета Петровна приобщалась к революции украдкой от матери. Строга мать была, ни на шаг не отпускала из дому. За каждое дело отчет. Где была, с кем, почему задержалась. А задерживалась девушка не у знакомых, а в городской больнице, где по решению комитета проходила практику на сестру милосердия. Да и на собраниях порой засиживалась допоздна. Однажды осмелилась, пришла к Точисскому, самому главному революционеру Белорецка, и попросилась: «Возьмите в отряд». Тот оглядел девчушку. Не больно росточком-то удалась, поди и силы-то нет. Спросил: «Выстрелов не боишься?» Ответила, не раздумывая: «Нет, не боюсь!» Похвалил: «Вот и молодец!»