Айседора Дункан. Модерн на босу ногу

Айседора была до глубины души поражена произошедшей трагедией: «Если бы я этого не видела, вся моя жизнь пошла бы по другому пути. Тут, перед этой нескончаемой процессией, перед этой трагедией я поклялась отдать себя и свои силы на служение народу и униженным вообще», – пишет она в своей книге. В дальнейшем Дункан провозгласит себя революционеркой и будет рассказывать о расстреле мирной демонстрации, практически так, словно видела происходящее собственными глазами. Но на то и артистическая натура, чтобы глубоко чувствовать и сопереживать. Вот как описывает события 9 января Максим Горький⁵⁷: «Казалось, что больше всего в груди людей влилось холодного, мертвящего душу изумления. Ведь за несколько ничтожных минут перед этим они шли, ясно видя перед собою цель пути, перед ними величаво стоял сказочный образ… Два залпа, кровь, трупы, стоны и – все встали перед серой пустотой, бессильные, с разорванными сердцами».

Наконец добравшись до гостиницы, и устроившись в своем роскошном номере, Айседора бросилась в кровать и уснула. А пока она отдыхала, ее комнаты, точно по волшебству, наполнялись живыми цветами. Никто не пытался разбудить уставшую с дороги танцовщицу, импресарио мирно дожидался мисс Дункан, и когда та проснулась и, облачившись в пеньюар, разрешила горничной впустить к ней визитера, он вошел, неся перед собой роскошный букет белых цветов. Все повторялось, но только Айседора уже была старше и опытнее, а белый, промерзший Питер ничем не напоминал цветущий Будапешт. Тем не менее цветы все пребывали, белые, как этот вдруг окруживший ее невероятный русский снег. А снег был повсюду, окна ее номера оказались не прозрачными, а украшенными дивными цветами и листьями. Узор таил, если приложить к нему палец – ледяные цветы на окнах – чудо!

«Эти цветы для вас», – шепчет импресарио, предлагая Дункан примерить длинную почти до пола белую шубку. Такую нежную и пушистую – дух захватывает. А еще мягкую, тоже меховую шляпку и сапожки. На ручки ее надеты теплые перчатки, но ей тут же протягивают снежно-белую муфточку. Мороз шутить не любит, они же теперь поедут кататься. Совсем чуть-чуть, чтобы привыкнуть. А потом сразу же обедать.

При входе в ресторан высокий и пузатый швейцар, кланяясь, громко декламирует что-то ритмичное.

– Стихи? – безошибочно определяет Айседора, – почему стихи?

Ее спутник улыбается в пышные усы. Все так, все правильно. Благосклонно кивает швейцару, протягивая ему чаевые. И без того хорошее настроение подпрыгивает вдруг озорной веселой белкой.

– Что он сказал? – Айседора нетерпелива и заинтригована. – Вы даже покраснели.

– Новая мода, в Новый год, Рождество и всю святую неделю швейцары в ресторанах встречают и провожают гостей стихами, якобы собственного сочинения. Рождество – конечно, семейный праздник, но ведь в городе полно приезжих, которым, возможно, некуда пойти… – он оглядывается и, заметив, что швейцар снова открывает дверь перед следующей парой, подмигивает спутнице: – давайте нарочно задержимся и послушаем. Действительно, поклонившись одетому в медвежью шубу барину и его юной спутнице, швейцар громко произносит заученный монолог. Импресарио понятливо кивает, – ну да, все тот же импровиз! Хорош братец. Когда будем уходить, он, пожалуй, тоже угостит нас пегасовским навозом.

Санкт-Петербург в конце XIX века

Просторный зал был весь увешен зеркалами в золоченых рамах, на столах горело множество свечей, в огромных катках устроились пальмы и другие экзотические растения, в кронах которых зрели оранжевые, точно маленькие звезды, апельсины и ананасы, живописные груды бананов и золотые круглобокие дыни. На столе красовался лист, по ободку которого какой-то остроумный художник нарисовал поварят, подающих на стол разнообразные вкусности: запеченного осетра, целый поднос маленьких немецких колбасок, омары, венерки, раки, фрукты, бутылки. посередине красовался текст.

– Это меню? А где же цены? – Айседора с удавлением разглядывала ровную колонку строк. Обычно в картах слева пишут название блюда, а справа его стоимость?..

– Снова стихи, новогодние. Я же сказал – мода! Наша – столичная, в Москве такого еще нет. Вот я сейчас вам их, голубушка, переведу, пока еще и хозяин с поэмой не подоспел. Он нацепил на нос очки и принялся читать, сразу же переводя на французский.

Контановские слуги,
Утром ранним, в поздний час
Для вниманья и услуги
 Мы приставлены для Вас.
Мы встречаем Вас с поклоном,
Рады гостю угодить
И шампанским, и крушоном…
Что угодно закусить?

В этот момент к ним действительно подошел изящный молодой человек и, поклонившись и поприветствовав гостей, положил перед ними раскрытое меню.