Айседора: Портрет женщины и актрисы

Она появилась из-за небольших занавесок, которые были едва ли выше, чем она сама. Она вышла и направилась к тому месту, где за огромным роялем, спиной к нам, сидел музыкант — он только что сыграл короткую прелюдию Шопена, под звуки которой она и появилась. Она остановилась в пяти-шести шагах от рояля, очень спокойная, — и на счет пять или восемь опять зазвучал Шопен, вторая прелюдия или этюд; он исполнялся очень тихо, и до самого конца она не шевелилась. Потом один шаг назад или в сторону, и музыка зазвучала вновь, а она начала двигаться. Только движения — никаких пируэтов или тех штучек, которые обязательно сделали бы Тальони или Фанни Эсслер. Она говорила на собственном языке, ни в коем случае не копируя балетных мастеров, и ее движения были невиданными доселе.

Танец закончился, и она снова остановилась. Ни поклонов, ничего подобного. А потом снова музыка, и она убегает от нее, а музыка преследует ее, потому что она оказалась далеко впереди…

Откуда мы знали, что она говорит на своем языке? Мы знаем это, потому что видим ее голову, ее руки, нежные и сильные, ее ноги, всю ее фигуру.

А если она говорит, то о чем? Никто и никогда не мог сказать этого точно, но в том, что она говорит с нами, не возникало ни малейших сомнений. Можно сказать определенно лишь одно — она говорила о том, что мы давно хотели услышать, но даже в мечтах своих не могли представить, что такое когда-нибудь произойдет. А теперь мы слышим это, что погружает нас в состояние безотчетной радости. И я — я сидел неподвижен и безмолвен…

Я помню, что, когда все закончилось, я быстро прошел к ней в гримуборную, чтобы увидеть ее, — и там некоторое время сидел, не произнося ни единого слова. Она прекрасно поняла мое молчание — никакие разговоры были не нужны. К ней больше никто не пришел, насколько я помню и насколько помнит она, хотя вдалеке мы слышали нескончаемые аплодисменты. Она надела пальто, и мы вышли на улицы Берлина, где приветливо сверкал снег и в ярко освещенных витринах играли огнями рождественские елки. Мы шли и увлеченно беседовали. Магазины — рождественские елки — толпа — всем им было не до нас»¹⁷.

После посещения ее школы и еще одного ее выступления¹⁸ — на этот раз «Ифигении»¹⁹ — он снова пришел к Дункан домой, где вновь миссис Мэдисон играла на рояле. Когда она уходила, Айседора и Крэг проводили ее до дверей, надеясь тайно уйти следом, но были остановлены Августином. Ускользнуть им удалось позже, когда Карл федерн и его сестра отправились домой на машине, где нашлось место и для них. Возбужденные, они решили ехать в Потсдам. По дороге Айседора и Крэг сказали друг другу все, что чувствовали, на что надеялись и о чем мечтали. «Наш разговор напоминал трехслойную фанеру, если вы представляете, о чем я говорю»²⁰. На рассвете они выпили кофе в маленьком отеле на окраине города, потом вернулись в Берлин. Было уже восемь утра, и они решили навестить Элизу де Брушер, которая жила на Спинхернштрассе, 7.

«У нас был прелестный завтрак с шампанским на четверых: Айседора, очаровательная бельгийка (сестра сенатора де Брушера), Гордон Крэг и я, — писал позже Карл Федерн²¹. — Именно тогда началась ее дружба с Крэгом, в отличие от того что написано в ее мемуарах».

После завтрака Айседора стала беспокоиться о том, как она появится дома. Элиза позвонила Дунканам и выяснила, что Айседору ждет холодный прием. Так что танцовщица сочла за лучшее остаться ночевать у Элизы. Пока с ними еще оставался Крэг, Элиза сделала четыре фотографии Айседоры, из них две — с Крэгом. На одной из них Крэг написал: «1904. В Берлине под Рождество мы нашли приют у Элизы де Брушер…» — и потом специально для семьи Дунканов: «Два негодяя, дек. 16. 1904 г.». На остальных фотографиях Айседора шутливо молит о прощении. Подпись гласит: «1904 г. Дек. 16. Топси». Крэг называл Айседору Топси, она звала его Тед.

На следующий день Айседора пришла в студию Крэга, расположенную на Зигмундсхофф, 11, к вечернему чаю. Студия представляла собой огромную холодную комнату с балконом. На черном натертом полу были рассыпаны лепестки искусственной розы. К несчастью, там не было ни печки, ни обогревателя — газ был отключен. Не было там и кушетки. Крэг жил в маленькой комнатке на Зигмундсхофф, 6. Они устроили как смогли себе кровать на балконе из нескольких пледов и шубы Айседоры, постелив сверху простыню и накрывшись парой пледов. Она уже знала, что он был ее любовью, ее второй половиной, ее «родственной душой»²². И если это казалось слишком поспешным выводом, то у них было много времени, чтобы получше узнать друг друга, как позже объяснял Крэг. «В 1904 году в Пруссии час состоял из 700 минут, если это хороший час»²³.