Айвазовский

«…Мое искреннее желание, чтобы здание моей картинной галереи в городе Феодосии со всеми в ней картинами, статуями и другими произведениями искусства, находящимися в этой галерее, составляли полную собственность города Феодосии, и в память обо мне, Айвазовском, завещаю галерею городу Феодосии, моему родному городу…» — в трезвом уме и твердой памяти Иван Константинович составляет свое завещание.

Глава 26

Стиха не ценят моего

Ни даже четвертью червонца,
А ты даришь мне за него
Кусочек истинного солнца,
Кусочек солнца твоего!
Когда  б стихи мои вливали
Такой же свет в сердца людей,
Как ты — в безбрежность этой дали
И здесь, вкруг этих кораблей
С их парусом, как жар горящим
Над зеркалом живых зыбей,
И в этом воздухе, дышащем
Так горячо и так легко
На всем пространстве необъятном, —
Как я ценил бы высоко,
Каким бы даром благодатным
Считал свой стих, гордился б им,
И мне бы пелось, вечно пелось,
Своим бы солнцем сердце грелось,
Как нынче греется твоим!

Аполлон Майков. «Айвазовскому»

Айвазовскому было 65 лет, когда он во второй раз женился. Странное дело, многие художники в возрасте начинают жаловаться на то, что хуже различают оттенки, руки предательски начинают дрожать, трудно долгое время оставаться на ногах, работать запрокинув голову. С годами Айвазовский приобретал тонкость и чувствительность, которой ему недоставало в юные и зрелые годы. И если в молодости он нередко злоупотреблял яркими красками, к старости его мастерство истончилось, образы сделались глубокими, цветовые и композиционные решения цельными. Он по-прежнему много и с удовольствием работал, стараясь творить, пока не истает вдохновение.

Но художнику, даже очень большому профессионалу, трудно творить без любви, и вот на склоне лет, окруженный большой семьей, с ним жили дочь Александра с мужем Михаилом и сыновьями Николенькой и Иваном (Ованесом) в честь дедушки, Айвазовский снова влюбился.

Однажды, гуляя по городу в собственном экипаже, Иван Константинович был вынужден остановиться и снять шляпу, пропуская похоронную процессию. Хоронили феодосийского купца Саркизова, с которым художник был немного знаком. Айвазовский вышел из коляски и, вежливо прижимая к груди шляпу, поздоровался с кем-то из проходящих мимо соседей. За гробом Саркизова шли скорбящие родственники и друзья, лилась траурная заунывная музыка, выли приглашенные плакальщицы, все было как всегда в таких случаях, много раз Иван Константинович видел эти процессии, приходилось и самому следовать за гробами друзей и близких людей. Купец Саркизов не был из числа последних, поэтому Айвазовский хотел уже пропустить процессию и спокойно ехать дальше по своим делам, но неожиданно он был буквально поражен открывшейся ему красотой. Погруженная в свою печаль, за гробом шла прелестная молодая женщина, утонченные черты лица которой показались Ивану Константиновичу неизъяснимо притягательными. Ее лицо на фоне темного платья показалось ослепительно белым, а ресницы такими черными и густыми, что у Ивана Константиновича закружилась голова. Печальная и прекрасная, точно лебедушка, незнакомка проплыла мимо художника должно быть, не заметив его.

Айвазовский вернулся домой в замешательстве, такого с ним не было, наверное, с того самого дня, когда он впервые увидел Юлию Гревс — гордую Айше — повелительницу крепости. Он ходил по комнатам своего большого дома, не в состоянии притронуться к начатым полотнам или написать что-то новое. Все его мысли неизменно возвращались к прекрасной армянке. Кто она? Дочь Саркизова? Родственница? Вдова? Никогда прежде он не бывал в гостях у покойника и не видел этой женщины, не ведал, кто она, не знал ее имени.

На следующий день Айвазовский навел справки и узнал, что увлекся вдовой купца. Красавицу звали Анна Никитична Саркизова,[261] в девичестве Бурназян. Разумеется, Айвазовский был знаком практически со всеми жителями Феодосии и теперь с удивлением для себя припоминал хрупкую девочку, которую видел сколько-то лет назад в доме знакомых.