Айвазовский

Упорхнул золотой птахой необыкновенный птенец гнезда Гайвазовских, на комоде денег оставил — много. Столько и не нужно было. Кинулись было догнать, да разве ж их догонишь? Далека дорога, змеится, петляет то вниз, то вверх, над ней синее небо, а внизу бескрайнее море — сверкает, блестит, аж глаза слепит. И солнце… такое солнце, что смотреть невозможно. Теплое, нежное, доброе.

Айвазовский откидывается на подушки открытой коляски, и кажется ему, будто бы летит он над этим прекраснейшим миром. Как же хочется объять необъятное, впустить в себя и разноцветные просторы, и ветер, и песню, что доносится откуда-то.

И вот уже перед путниками цветущая Ялта с ее горами в золотистой легкой дымке, море, ласковое и нежное — купайся или сразу начинай рисовать. Да, прилежный художник должен был бы поселиться здесь на долгие годы, но даже прожив жизнь, не сумел бы, пожалуй, запечатлеть всего достойного быть перенесенным на холсты, сохраненным для вечности.

Провести вечность у этого моря! Срастись с нагретыми на солнце камнями, ничего не делать, просто лежать на песке, с восторгом вглядываясь в голубое небо! У Айвазовского определенно впереди целая вечность. Но у Александра Ивановича никакой вечности нет, и он торопится. Айвазовский делает множество зарисовок днем, а ночью в полном изнеможении смотрит на огромные южные звезды, которые в свою очередь смотрят на художника, недоумевая, отчего тот не хватается за кисти и не спешит запечатлеть одну из них.

После Ялты путь лежит в Гурзуф. Место, где жил Пушкин — знаковое для Айвазовского место. Не отдыхая, они отправляются на первую прогулку к дому Ришелье, где восемнадцать лет назад жил поэт. Возле кипариса Ованес стоит какое-то время, представляя, как на его месте когда-то стоял Пушкин, что поэт видел это самое дерево, судя по возрасту, кипарис, предположение выглядит вполне реалистично. Ованес здоровается с деревом, отвешивая ему легкий дружелюбный поклон. «Наверное, так делал и Пушкин», — подумалось.

Все время пребывания в Гурзуфе Айвазовский приходил к дому Ришелье поговорить с пушкинским кипарисом.

«В Юрзуфе (Гурзуфе) жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone.[94] Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Юрзуфе (Гурзуфе) оставило у меня в памяти».[95]

Это было необыкновенное время, чуть ли не каждый день Ованес отправлялся рисовать на природу, Казначеев же старался не мешать, время от времени увлекая юношу прогулками и собранными им сказаниями об этих местах:

— Старики говорят, что когда-то на вершине Медведь-горы красовался великолепный замок, в котором жили братья-близнецы, молодые князья Петр и Георгий и их старый учитель и маг, а может быть и бог — великий Нимфолис.

Он был при братьях всю их жизнь, уча сражаться на мечах, управлять конями и колесницами, метко стрелять из лука. Когда же юноши выросли, Нимфолис покинул их, одарив на прощание двумя перламутровыми ларцами и наказав никогда не пользоваться его дарами ради недостойной цели, нечестного дела, ради и во имя зла. В первом ларце был жезл, по приказу которого расступалось море, в другом крылья, которые могли поднять в воздух человека, его коня или даже целый дом. Но только всем этим можно было пользоваться в целях познания и созидания. Братья горячо поблагодарили любимого учителя и принялись изучать дно морское или подниматься в небо, оглядывая оттуда землю. Долго ли, коротко ли радовались новым возможностям близнецы, да только однажды прознали они, что у кого-то из соседних князей, — знаешь, Ваня, много их здесь — князьев-то, — подросли красавицы дочери, и тоже близняшки.

Обрадовались братья и решили при помощи своих подарков похитить девушек. В общем, дурость задумали по малолетству да тугодумству. Поди, отец-князь подобру уступил бы двум хозяевам Медведь-горы своих красавиц, явись к нему братья с лаской да дорогими подарками. Да и девушки полюбили бы ладных и смелых князей и добровольно пошли бы за них.

В общем, сказано — сделано. Украли девиц, привезли их в замок на гору, быстро свадебку сыграли, а может, и без свадьбы так… день живут, два, неделю. Да только что ни ночь, воротят от них свои хорошенькие личики жены-невольницы. Не по нраву гордым княжнам грубое обращение, насилие породило ненависть. Хуже турок проклятых возненавидели они своих молодых, красивых мужей. Слезы льют, лица руками закрывают, страшные слова в тишине бормочут, не сегодня завтра вообще зарежут во сне.