Айза

— Глупости? — повторил косоглазый, кивая на самуро, который уселся в изголовье покойника. — Возможно, это всего лишь грязный индеец, но вы же его прикончили по вине Камахай-Минаре.

— Вовсе не из-за нее!

— Из-за чего же тогда?

— Это был вор.

— Да бросьте, патрон. Не рассказывайте мне эту сказку. Мы оба знаем, что вы его убили не из-за этого. Так из-за чего же?

— Мне так захотелось.

— Ну, это я могу понять, хотя у вас никогда не было подобных прихотей… не станете же вы мне говорить, что беременны.

— Это из-за дождя, который все никак не польет. Воды нет, как и не было, и это действует мне на нервы.

— Да еще девчонка… Гуарича[55] из «Кунагуаро».

— Я требую уважения!

— Со всем моим уважением, только мотаться по округе, щелкая индейцев, — это не способ решить проблемы с бабой.

Рамиро Галеон встал, подошел к своему громадному мраморному коню, который находился в каких-нибудь пяти метрах, и извлек из загашника бутылку рома, которую протянул хозяину:

— Если уж вас так интересует эта кукла, я соберу братьев и доставлю ее вам.

— Братьев? Зачем тебе понадобились братья?

— Потому что от пеонов в таком деле толку мало. У них кишка тонка. Тут нужны люди решительные, которых не остановит то, что Акилес Анайя вполне может влепить им пулю. Этот чертов старикан не чикается, и, чтобы отнять у него девчонку, мне нужны братья.

— Если Гойо ее увидит, он возьмет ее себе.

— Наверняка! Только я ни за что не стал бы беспокоить Гойо по такому пустяку. Он мне уши оторвет!

Кандидо Амадо хранил молчание — или, по своей привычке, «раскидывал умом», — и было ясно, что одно только упоминание о Гойо Галеоне его встревожило. Наконец он сказал:

— Ладно. Если ты не позовешь Гойо, я подумаю.

— Как хотите. Думайте! Только если вы в ближайшее время не примете решения, вода примет его за вас. Надеюсь, вы не будете сидеть дома, посасывая ром и думая о девчонке. Она уже созрела, и к концу зимы ее кто-нибудь да оприходует.

— Кто?

— Да кто угодно! Такая женщина не останется незамеченной. Одни пеоны видели, как она скакала на лошади, другие болтают о том, что вас присушила девчонка из «Кунагуаро» и что вы потеряли голову, так она хороша. Это будоражит любопытство, глядишь, какой-нибудь горячий парень объявит, что пойдет в пастухи в «Кунагуаро», чтобы быть поближе к такой лакомой цыпочке. Зимние месяцы тянутся долго, времени, чтобы обработать целку, хоть отбавляй.

— Я убью того, кто попытается!

— По какому праву? Это вам не индейцы, угоняющие скот. Мы в саванне, патрон, а здесь женщина — первое, что хватают и умеют защищать. Если вы ее не заарканите, это сделает другой.

— Почему ты меня подзуживаешь? Тебе-то какая печаль?

— Я вас не подзуживаю. Только предупреждаю. Вы хозяин, и, если вы недовольны, мы все за это расплачиваемся. — Рамиро поднялся, словно сочтя разговор законченным. — Хотите, чтобы я послал людей и они зарыли дикаря, или же бросим его на съедение самуро?

— Оставь его! Бедные птички имеют право время от времени вносить разнообразие в пищу. Не говядиной же единой… — Кандидо поднял лицо к спутнику, который уже сидел на лошади. — Сколько времени уйдет на то, чтобы ты пригласил братьев? — поинтересовался он.

— Два дня. Может, три.

Кандидо Амадо еще раз взглянул на хмурое небо.

— Проклятые дожди! — пробурчал он.

— Не проклинайте их! Если они не начнутся, скоро у вас не останется ни одной коровы, даже для молока на завтрак… — Рамиро выразительно помолчал, взглянул на него с высоты своего коня и наставительно добавил: — Однако, если вы не сделаете этого в ближайшие четыре дня, даже мы, Галеоны, окажемся неспособными влезть в трясину ради вашей «невесты». — Он стегнул животное, которому уже явно не терпелось пуститься вскачь по льяно. — Я доеду до родника, а затем поверну к канею, но помните: если сегодня вечером вы не примете решения, будет слишком поздно.

Громадный черно-белый конь ринулся вперед, но не успел он проехать и дюжины метров, как Кандидо Амадо поднял руку и крикнул:

— Погоди! Я принял решение. Зови братьев! Всех, кроме Гойо.

— Как прикажете, патрон!