Айза

— Я не стану тебе помогать, — спокойно сообщил он. — От мести никогда не бывает никакого прока, а братья были в том возрасте, когда пора бы знать, какого коня седлаешь. Мертвого не вернуть, даже если вдова изойдет слезами. Речь о живых — честь Галеонов может оказаться втоптанной в грязь, если один из них подвергся унижению. А в данном случае самым униженным оказался ты, хотя это и кажется невероятным. Ты ошибся, а мне никогда не нравилось исправлять твои промахи — наоборот, я заставлял тебя выпутываться самостоятельно. Раз ты не привез своему хозяину девчонку, то не вправе и требовать у него денег в качестве платы за мертвецов, которые не имели к нему отношения, и меня не удивляет, что в ответ он открыл стрельбу. — Гойо показалось, что рыба клюет, и он резко дернул леску, но, увидев, что она не заглотнула крючок, продолжил: — Тебе следует поймать девчонку, привезти ее Кандидо Амадо, заставить его выложить тебе пятьдесят тысяч боливаров, схватить Имельду за шиворот и увезти, куда уж тебе там заблагорассудится. Если ты это сделаешь, мое уважение к тебе останется неизменным, и я буду уверен, что не напрасно потратил на тебя время, но если ты хочешь, чтобы я для тебя таскал каштаны из огня, забудь об этом, потому что тогда я буду думать, что потерял под копытами быков не четверых, а пятерых братьев.

Больше на эту тему братья не разговаривали и провели остаток утра, наслаждаясь рыбалкой, потому что дождь словно влил новую жизнь в воды великой Меты, которая возрождалась после своей долгой летней летаргии.

Они поговорили о том о сем: о прошлом, о погибших братьях, о пропавшей матери, о неспокойной обстановке в Колумбии, где шла необъявленная гражданская война, и о Венесуэле, которая не сегодня завтра перейдет в руки очередного диктатора. Они говорили обо всем, но не о том, о чем хотелось бы Рамиро Галеону, потому что косоглазый лучше, чем кто бы то ни было, знал своего брата и не сомневался, что тот никогда не отступится от принятого решения.

Восхищение и уважение Рамиро по отношению к брату объяснялось не только тем, что тот был человеком, о невероятных подвигах которого он слышал на протяжении своей жизни тысячу и один раз. Его преклонение уходило корнями в первые детские воспоминания, когда тот был героем всех драк, проводником во всех вылазках, выдумщиком всех проказ и покорителем всех девчонок.

Рамиро все еще помнил, словно это случилось месяц назад, тот вечер, когда двое пьяных мужиков стали приставать в закусочной к их матери. Это были два бугая, а Гойо едва исполнилось четырнадцать, однако он без лишних слов вошел в дом, взял револьвер и недрогнувшей рукой три раза выстрелил в каждого из них.

Спокойное безразличие мальчишки, взирающего на своих жертв в то время, как он перезаряжал оружие, навсегда запечатлелось в памяти Рамиро, который спрашивал себя, как возможно, чтобы человек в таком возрасте, да еще впервые совершая преступление, выказал подобное хладнокровие.

Когда той же ночью сержант Кирога явился, чтобы его задержать, и услышал, что Гойо убежал, но если он горит желанием его найти, тот будет ждать его в пальмовой роще у водоема, бесхитростный полицейский лишь хмуро покрутил длинный ус и отказался.

— Не парень, а едреный корень! — воскликнул он. — Ему без разницы, что два покойника, что три, пусть даже один из них и окажется сержантом. Еще с тех пор, как он был сопляком, я не спускаю с него глаз, потому что он злее, чем перец чили. В бумагах напишем, что эти двое покончили с собой, у них нет ни денег, ни семьи, а значит, никто не будет совать нос в это дело и приставать с расследованием. — В дверях он обернулся и сказал, подводя черту: — Что до парнишки, пусть пару лет не возвращается в деревню, и нет проблем.

Сержант знал, как сберечь свою шкуру, и в ту ночь увернулся от смерти, но было ясно, что Гойо Галеон уже приготовил для него пулю, которую и вогнал ему в переносицу спустя восемь лет, когда перегонял стадо украденного скота в Колумбию, а патруль Кироги по роковой случайности оказался у него на пути.

В тот день Рамиро ехал неподалеку от брата, и его поразило, как тот по первому сигналу тревоги соскользнул вниз по крупу коня, одновременно извлекая из чехла винтовку, и исчез, словно его, как по волшебству, поглотила трава, чтобы вынырнуть в сорока метрах поодаль и первым же выстрелом поставить точку в судьбе старого сержанта.

А ведь это был тот же самый человек, который сейчас, спустя двадцать лет, качался в гамаке на крыльце своего роскошного особняка на реке Мета и, отпив из зеленого кокоса, верхушку которого срезал огромным мачете, указал на двух знойных гвианских красоток, плескавшихся около берега.

— Выбирай, какая нравится, — сказал он. — Или обеих, если хочешь, потому что они больше заводятся, если работают на пару. Поживи здесь, отдохни и насладись жизнью. Есть вещи, которые лучше обдумать и сделать все как надо.

— Я останусь, — принял приглашение Рамиро. — Но не собираюсь кидаться на твоих девиц. Меня интересует только Имельда Каморра.