АК-ЧЕЧЕК – БЕЛЫЙ ЦВЕТОК

Сам Ер-Боко-каан толстый был, как старый кедр, – в четыре обхвата. Глаза его запухли, будто веки пчелами ужалены, губы лоснились от жирной пиши. Бока его ночью на мягком мехе нежились, днем хан надевал шубу, крытую черным шелком, на поясе – нож в золотых ножнах, кисет, шитый черным бисером. Ноги обуты в красные кожаные сапоги, на голове высокая соболья шапка с серебряной кистью.

Когда Ер-Боко-каан стоял, он одной рукой усы гладил, другой – в бок упирался:

– Есть ли на земле хан могучее меня?

– Видать не видали, слыхать не слыхали, – отвечали все кругом.

Но вот, однажды, ехал мимо стойбища на маленьком кауром коне сухой, как осенний лист, старичок Танзаган.

– Эй, древний старик, – крикнул ему Ер-Боко-каан, – есть ли на свете кто могучей меня?

– Видать не видал, а слыхать слыхал. У истока семи рек, говорят, на подоле семи гор есть глубокая, в семьдесят сажен, пещера. В этой пещере живет спереди желтый, сзади черный медведь. Вот кто силен, говорят, вот кто могуч!

Сказал так, прутиком каурого конька стегнул, и нет старика, будто его и не было. Там, где стоял каурый конь, – трава примята, куда ускакал – следа не видно.

– Э-э-э-эй! – закричал Ер-Боко-каан. – Эй! Силачи мои, богатыри и герои! Изловите медведя, сюда приведите. Здесь, в моем белом шатре, на цепь его посажу. Захочу – вокруг костра бегать заставлю, захочу – на костре изжарю. Без медведя домой не возвращайтесь: вас всех казню и детей ваших не помилую.

Вздрогнули могучие воины, их бронзовые доспехи зазвенели. Не смея спиной к хану повернуться, пятясь, вышли они из белого шатра.

Ходили по долинам, по горам, нигде истока семи рек не нашли, семи гор, из одного подола поднявшихся, не видели, пещеры глубокой, в семьдесят сажен, не отыскали. Воду рек и озер взбаламутили, лес подожгли, но медведя, спереди желтого, сзади черного, не встретили.

Повернули коней, едут обратно. Еще издали, стойбище увидав, спешились, коней в поводу повели, сами пешком пошли. Ханский шатер увидали – на колени опустились, ползком поползли. Впереди них малые ребята без шапок, милости у хана просить они не смеют, позади старики в длинных шубах, умолять хана они не отваживаются.

У белого шатра все как один лицом к земле припали.

В гневе Ер-Боко-каан, как гром, загремел, как железо, засверкал. Распахнул золотую дверь. Через серебряный порог перешагнул и вдруг споткнулся. Это ему под ноги кинулся пастушок-сирота по прозванию Чичкан-Мышонок:

– Великий хан, богатырей своих пожалейте, детей малых простите, стариков уважьте.

Две любимые жены подхватили хана под обе руки, два свирепых палача схватили Чичкана за обе ноги.

– В кипящий котел его бросьте, – кричит хан, – кровь выцедите, мясо искрошите, кости истолчите! Если ты, Чичкан-Мышонок, жить хочешь, медведя сюда приведи!

И пошел Чичкан сам не знает куда. Обратно вернуться не смеет, в сторону с прямой тропы ступить не решается. Позади бурлят взбаламученные реки, впереди подожженный лес горит.

Рыбы из воды на берег прыгают, лягушки с берега в воду скачут, птицы из горящего леса вылетают, звери убегают, змеи уползают, только один маленький медвежонок на дереве сидит, плачет. Наверху ему страшно, а спрыгнуть еще страшней.

Чичкан влез на дерево, снял медвежонка, вынес его из огня и отпустил, а сам дальше пошел.

Идет, дня не видя, ночи не замечая. Так шел, пока от голода и жажды не свалился. Упал и видит – нависла над ним скала, на скале, как две слезы, две росинки висят. Открыл рот Чичкан, росинки упали ему на язык. Едва проглотил, как сразу понял, о чем между собой два ворона говорят.

– Карр, что ты тут делаешь, брат мой?

– Кар-кар, человека сторожу, смерть его жду, будет мне пожива.

– Кра-а… А я на болото полечу, там жеребенок увяз, каррр!

Один ворон на болото полетел, другой на скале остался.

«Нет, не дам жеребенку пропасть», – решил Чичкан, встал и пошел к болоту.

А впереди коростель бежит, дорогу указывает.

Тут и ворон со скалы поднялся, крыльями захлопал, закричал:

– Карр, брат мой! Человек умирать не хочет.

– Кррра-а! Брат мой, ко мне поспеши, жеребенку из трясины не выбраться, он по самые глаза увяз.

Но коростель уже вокруг жеребенка бегает, хлопочет, охрип даже:

– Чичкан, башинан тарт! Чадынан тарт! Тарт-тарт-тарт! Чичкан, за голову дергай! За хвост дергай! Дерг-дерг-дерг!

Ухватил Чичкан жеребенка за гриву и вытянул!

– Кар-кар! – закричали оба ворона. – Этот конь теперь долго будет жить, Чичкану служить. Карр! – и улетели.

Чичкан погладил шею жеребенка своей теплой рукой и молвил:

– Куда хочешь беги, гнедой!

– Твой путь, Чичкан, отныне моим будет.

– Я иду к истоку семи рек, к подолу семи гор, к пещере глубиной в семьдесят сажен. Конца пути не вижу.

– Если пошел – надо идти, если идешь – надо дойти, а упадешь на пути, так головой вперед.

Долго ли, коротко ли шли – никому не ведомо. Но вот, однажды, увидели: семь снежных вершин, как семь великанов в белых заячьих шапках, на одном лесистом подоле стоят. Из-под снега вода бежит, на семь тонких, как шелковые нити, ручьев разделяется.