Академия Шекли (сборник)

– Сильно, – вздохнул Рене, вспомнив отчётливо ту изнуряющую тоску, которая каждый раз гнала его, во всём остальном вольного рыцаря, к этой молчаливой, с вызовом в печальном взгляде, русской докторше. Он вдруг подумал о том, что без этого «сильно» терпеть всё то, что составляло Ольгину жизнь, – её мужа, её принципы, её работу – шутка ли, эпидемиолог, всё время возится с какими-то непонятными язвами, гнусными нарывами, опухшими трупами! – было бы невозможно. Как и сносить то, что его дети зовут папой этого маломерочного немолодого кретина Рабковского с безобразным шрамом, прорезающим складку левого века. Не было никаких причин, кроме этой.

– А она тебя любит?

– Да.

– А вы поженитесь? Потом, когда ты её найдешь? – спросила Саша почти беззвучно, вдув эти слова в самое его ухо.

– Не знаю.

Рене вспомнилось, как некогда в Москве он уже делал Ольге предложение. Он случайно её встретил, считай, едва узнал, на вечере по случаю Дня Военно-Космических Сил.

Сашеньке уже исполнился год и один месяц. Ольга всё твердила, какой хороший у неё муж, какая счастливая семья, но первый же взгляд на фотографию малышки… утвердил Рене в подозрениях, которые простые арифметические подсчеты лишь укрепили и, так сказать, намертво забетонировали. Ко дням их с Ольгой бурного псковского романа прибавляем девять месяцев, а потом ещё двенадцать месяцев и один месяц и получается… получается именно День Военно-Космических Сил. Четвёртое октября. От предложения развестись со своим лысеющим майором (отличившимся в каком-то секретном конфликте и за то обласканным командованием) и сочетаться браком с ним, Рене Владиславовичем Ладожиным, ведь ему клялась она некогда в вечной любви, Ольга отказалась. Лишь лепетала в ответ вялую ерунду вроде: «Паша этого не переживёт!» и «Маленькой нужен нормальный отец, а не призрак в доспехах!». Тогда Рене был в бешенстве… Подумать только, он, такой сувенирный, такой успешный, сделал предложение малолетней истеричке (Ольга была на девять лет младше его, вдвое меньше весом, казалась нерешительной и слезливой – обманчивое, как показала жизнь, впечатление). Сделал, поддавшись порыву не то нежности, не то нежной жалости, не то чадолюбия, и что же это, монсеньоры? Сокровенный всплеск его души встречают чуть ли не ядовитым смехом! Он исчез на долгие пять лет. А когда судьба опять столкнула их с Ольгой… в общем, после этого столкновения на свет появился Данька. Он вновь сделал Ольге предложение. Куда там! Так и жили – каждый по-своему притворяясь, ища друг с другом тайных встреч на лесистой громадине Сурожа.

В ангаре стало ощутимо светлее: вместо аварийного освещения загорелось штатное. Звучно, рупорно заговорили динамики.

«Целостность обшивки на рабочей палубе восстановлена по аварийному варианту „Б“.»

До этой палубы, где располагались обсерватории и прочие капища науки, было метров сто сорок, не меньше, и тот факт, что она была разгерметизирована, Рене мало заботил. Но вот яркий, полноценный свет его обрадовал – это ремонтные боты, разделавшись с пробоинами, снизили потребление энергии, и напряжение пришло в норму.

Почти сразу вслед за тем последовало сообщение от «Кефали»: «Борт семьдесят семь готов к размещению пассажиров. Добро пожаловать! Пилоту просьба указать взлётный режим».

Флуггер ожил. Дверь пассажирского салона отползла, едва заметно подрагивая, в сторону. Вывалилась, на ходу распрямляясь, складная лестница.

Рене подхватил детей на руки и поволок в кабину.

– Дядя Рене, я хочу есть! – пискнул Данька.

– Потерпи.

– Хочу-у-у-у!!!

– Потерпи!

– Мама… Мамочка!

– Только не реви, ради бога!

– Пить!

Чёрт, как он мог забыть о еде? Права была Ольга. Воспитатель из него никакой. Да, он сам может сутками терпеть и голод, и холод, и жажду. Но ведь это дети. Десять часов без еды и воды для них многовато… Идиот. Инфантил. Клоун!

Усадив детей в красные блестящие кресла, Рене бегом спустился и опрометью бросился к ближайшему автомату.

Слава богу, холодильник с газировкой был сравнительно недалеко, перед входом на склад. Бутылочки с ситро стояли гвардией за прозрачной стеклянной дверью и терпеливо ожидали, когда жаждущий скормит их электронному тюремщику пару мелких монет. Требуемых автоматом терро в кожаной мошне Рене не обнаружилось: там теснились золотые франки герцога Анжуйского-и-Воронежского и три серебряных рубля – большущих таких, измазанных конским навозом, с портретом князя Олега Игоревича (когда тот ещё был жив, Рене не раз пивал с ним хмельное «Старосельское» пиво). В щель автомата всё это, конечно, не пролазило.

Хрясь!

Ручища Рене, покрытая, как и всё его могучее тело, тёмными длинными волосками (за что одна девица из Северо-Американской Директории в горячке близости звала Рене Кинг-Конгом – правда, он понятия не имел, кто это), рванула вперёд. Многокилограммовый кулак, облечённый кожаной полуперчаткой со стальными наклёпками, врезался в витрину.

Полилось на пол, поблёскивая, неострое, льдистое стекло.