Академия тишины (СИ)

Может быть, мой будущий портрет?

Не знаю, сколько проходит времени, ничего не меняется — Корнелия сидит в кресле и вяжет, я стою перед ней на коленях. Ни одной звука, ни одного лишнего движения. И наконец я осторожно, хотя навредить это ей не может, вглядываюсь в её магические плетения.

Они оборваны. Не разорваны, как у сэра Элфанта, когда я лечила его, и не похожи ни на один из поврежденных каким-нибудь проклятием узоров, каких я немало перевидала в столице. Я знаю, что она была очень сильная, что она, как и я, огненный маг, не могли её же собственные нити оказаться такими… обожженными, опалёнными изнутри.

Как будто Корнелия спалила себя дотла сама.

Даже если бы гном-привратник, кем бы он тут ни был, хозяином или слугой, не сказал мне о том, что нельзя "магичить", я бы и сама не стала. Прикасаться к этим без крови кровоточащим жалким и жутким обрубкам было бы жестоко по отношению к ней. И больно, наверное, нам обеим.

Я не знала, что сказать, что сделать, как помочь, в какую сторону двинуться, не знала, зачем я здесь нахожусь и смогу ли когда-нибудь выйти. Где-то в глубине души… в самой-самой глубине души… она была так мне нужна, всегда, всегда была так невероятно мне нужна. Чем больше я игнорировала сам факт её существования, чем больше злилась за отца, на её уход, ревновала к самоотреченческой абсолютной любви к Джеймсу, не могла простить того, что была для неё лишь "сосудом" и "телом", даже Джордаса я к ней ревновала, подспудно понимая, что ему нужна она, а не я, и что я не могу с конкурировать с его памятью о ней… чем больше было в моих чувствах намешано этого всего, тем больше я надеялась, что однажды я её увижу, найду, обрету.

Не такую, застывшую, ненастоящую, тонкую, хрупкую, бестелесную, а другую, настоящую. Постаревшую, с морщинками в уголках глаз и губ, с тёплыми руками, чуть дребезжащим смехом, взрослую, сильную, надёжную, пусть и не любящую меня, но чтобы она была, чтобы… Как это странно, так нуждаться в том, кого ни разу не видел, и всё-таки я всегда нуждалась, безмерно, безумно нуждалась в ней.

Тогда, стоя напротив Габриэля в номере торонской гостиницы, я плакала, мысленно прощаясь с ним, а сейчас я была бы и рада заплакать, но не могла.

— Ма-ма? — шепнула, первый раз в жизни произнося это слово, по слогам, словно уговаривая непривыкшие к нему язык и губы. — Ма-ма?

Она ничего не ответила, даже не вздрогнула, ни от звука голоса, разорвавшего тишину комнаты, ни от самого этого слова. А я продолжала говорить, стараясь не трястись, как в ознобе:

— Мама, это я. Мама, с Джеймсом… с Джейми, твоим Джейми, всё хорошо. Он жив, у него всё хорошо, слышишь меня? Мама?!

Спиной почувствовала, как открылась входная дверь. Не стала сопротивляться, когда бородатый проводник ухватил меня за плечо, только подавилась всем невысказанным, непроизнесённым, заткнула кулаком рот. Продолжая дрожать, спустилась по лестнице вниз.

— Вы её первая посетительница за девятнадцать лет, мисс, — безучастно бубнил гном. — Мать ваша, да? Одно лицо, вот оно как бывает… Но нам не привыкать, знаете ли. Мы тут ко всему привычные.

— Ч-то с ней пр-роизошло?

— Откуда мне знать? Они ж не говорят. Её кто-то из местных к нам привёл, сказал, нашёл посреди пожара, знатный тогда пожар был, лес горел, как лучина, ну, и все сразу поняли, что к нам это. Ну, они там поспрашивали в округе, чего да как, да безуспешно, думали, погиб у неё кто, на пожаре-то, вот она того и того… Они, маги, знаете ли, тоже ведь, как и простые люди могут, да ещё хуже… А у нас тут частенько маги, и целители сразу сказали, мол, это всё уже, это уже навсегда. А потом деньги стали поступать, да. Не знаем мы, видать, прознал-таки кто-то близкий, но домой брать таких не берут, она первые-то годы чуть не спалила нам тут всё, но у нас умеют с этим справляться, да! Теперь вона, тихая, не буянит, вышивать да вязать любит, красота выходит, ну и денежек хватает, покупаем ей, но без родни-то даже таким никак… Нет, мисс, ни слова она не сказала, за все девятнадцать лет, вот ни словечка, хотя и бумаги у неё сперва вдоволь было, но она просто жгла её и всё. А последние лет пять и огня-то нет, нам оно, понятно, к лучшему, а вот для неё не очень, последнее потерять, стало быть. Нет, ничего не нужно, мисс, денег на всё хватает. Так и не знаем мы, кто шлёт-то. Ей у нас хорошо, зимой тепло, и одежду берём, ежели требуется, и кормят хорошо, и ухаживают, так-то с ней никаких проблем, не буйная она, тихая, шалей вон всем навязала да рукавиц, только и знай, что пряжу ей покупай, да и достаточно. Нет, мисс, никто нам про вас не говорил, мы фамилию-то её знали, при ней, знаете ли, записка была. Ну, какая записка, как они обычно пишут — прошу в моей смерти никого не винить. Ой, да это обычное дело, каждый второй пытался с жизнью-то покончить, прежде чем у нас оказаться. Мы так разузнали — из семьи её никого не осталось, а про вас-то не знали, как нам узнать-то было. Может, переждёте дождь-то, мисс? Нет?