Академик Ландау. Как мы жили

Вот под новый год Дау получил письмо с адресом на конверте: «Советский Союз. Ландау». Письмо писали американские журналисты, и начиналось оно так: «Лев Давидович, мы хорошо знаем Ваш адрес: Москва, Воробьевское шоссе, 2, квартира 2. Но мы пришли к заключению, что Вы сейчас являетесь самым популярным человеком на нашей планете и наше новогоднее поздравление к Вам не опоздает, несмотря на краткость адреса». Письмо пришло без опозданий.

Как-то вечером позвонил мне А.В.Топчиев. Он напомнил: пора оформлять поездку в Стокгольм.

— В иностранном отделе вас ждут. Мой дружеский вам совет: обязательно поезжайте. В нашей больнице Лев Давидович очень ухожен, он вполне обойдётся без вашего присутствия. А вам необходимо отвлечься, рассеяться и отдохнуть. Ведь скоро год, как ваша нервная система напряжена до предела. Помните, вас завтра ждут в иностранном отделе Академии наук.

«Так уже пора ехать на праздничные торжества, — с ужасом подумала я. — О, сколько радости и счастья принесли бы эти события, если бы Дау был здоров. А сейчас мне ещё рано празднично торжествовать. Дау ещё тяжело болен. Нобелевская премия присуждена за работу, сделанную Дау ещё в 1947 году. Давая обещание послу ехать в Стокгольм на нобелевские торжества, я надеялась на заметное улучшение состояния здоровья Дау. Но он ещё, засыпая, начинал бредить. Он кричал: „Остановите, остановите поезд. Я не умею управлять паровозом. Я не сумею остановить: мы все разобьёмся“.

Он вскакивал, глаза были безумны, подушка горячая как огонь. Я всегда вторую подушку держала у холодного оконного стекла.

На следующий день я застала в палате Дау Соню, Зигуша и Гращенкова. Гращенков осматривал больную ногу Дау. Он говорил:

— Подъем уже оживает, уколы иголки Лев Давидович уже ощущает. Но вся подошва и пальцы ещё омертвелые.

Дау очень жаловался Гращенкову на боль в ноге.

— Лев Давидович, если вы нас уверяете в такой сильной боли в ноге, почему вы не стоните?

— А разве стоны помогают от боли?

— Конечно нет, но все больные от нестерпимой боли стонут и даже кричат!

— Но ведь это же бессмыслица. Я не способен совершать бессмысленные поступки.

Я вышла вместе с Гращенковым. Не хотела мешать ленинградским родственникам, их встрече с Дау.

— Николай Иванович, Дау не способен преувеличивать и говорить то, что не соответствует действительно сти. У него действительно очень сильные боли в ноге. Я знала, что Гращенков не клиницист.

— Конкордия Терентьевна, вы говорите о тех качествах, которые у него были до аварии, до болезни. Вы разве не замечаете, как он изменился?

— Нет, он совсем не изменился.

— А вот его родственники и Лившиц говорят совсем другое. Они его поведение не считают нормальным. И ваше влияние на Льва Давидовича они считают тоже ненормальным.

— Николай Иванович, как это понять «моё влияние». Никакого моего влияния нет! На Дау вообще никто не мог влиять! И сейчас он такой же, какой был доаварии! Я нарочно не стала мешать родственникам, пусть попробуют они влиять на него.

— Конкордия Терентьевна, вы меня, конечно, извините, но всем известно, что до аварии он вами пренебрегал, а сейчас, к всеобщему удивлению, он только и бредит вами, только вас зовёт. Всех гонит, ждёт только вас!

— Николай Иванович, до аварии ни я, ни Дау с вами не встречались. Вы не могли знать взглядов Дау и тем более наши семейные отношения!

Я круто повернулась и не прощаясь ушла. Комок в горле грозил вылиться слезами. На воздухе стало легче. Вспомнила, что надо идти в иностранный отдел АН СССР. С моим настроением ехать не могу, оставить Дауньку не могу ни на один день!

«Если стоны не помогают от боли, стонать бессмысленно». «Я не способен производить бессмысленные действия». «Коруша, я знаю, ты меня любишь, ты мне ничего не жалеешь. Так почему же ты для меня жалеешь чужую тебе ненужную девушку». «Если я получаю удовольствие, ты должна радоваться, если ты действительно любишь меня». «Ревность — это глупость! Она ничего не имеет общего с любовью!» — это все из одной серии. В клетках его мозга отсутствуют мелкая пошлость, традиционные привычно-обывательские взгляды на жизнь. Он таким родился!

А вот теперь ограниченные медики вроде Гращенкова будут цепляться к его словам. Я читала, в истории болезни Дау Гращенков записал: «потеря ближней памяти», когда Дау забыл, что он съел на обед. Историю болезни Ландау Гращенков иногда забывал в палате, я её тщательно изучила.

Пока я добралась до Президиума АН СССР, я твёрдо решила не ехать в Швецию. Я не имею никакого права получать столь высокую награду мира, пользуясь болезнью Дау. И потом я не могу и не хочу оставить больного Дау. Меня пугают вопросы медиков, обращённые к Дау, они его без конца спрашивают: какой месяц, какое число, какой сегодня день? Он им отвечает: «Я не помню! Спросите у Коры!».

Когда я пришла в кабинет сотрудника иностранного отдела для оформления поездки в Швецию, я заявила: «Вы меня извините, но ехать на праздничные торжества я не могу. Когда я давала согласие на поездку шведскому послу, не учла состояние мужа. За прошедший месяц состояние не улучшилось, ехать я не могу».