Академик Ландау. Как мы жили

Угрюмая мрачность чиновника и стиль его злой речи меня доконали. Я сдалась. Я сказала одно слово: «Хорошо». Этим словом я предала Дау, а теперь казнюсь остаток своих дней! Ведь если бы я сказала этому чиновнику: «Пошёл вон, приказывай своей жене. Есть решение врачебного консилиума, состоявшегося в больнице, что выписывать рано, а приказы крупных чиновников, по ошибке допущенных к руководству, их единоличные приказы, вы, коммунист Чахмахчев, выполнять не должны. Я возьму мужа домой весной. Я нахожу опасным для его здоровья брать его из больницы в разгар зимы после таких тяжёлых травм».

А ведь речь шла уже о каком-то одном месяце. Я боялась лютого февраля, гулять Дау в феврале во дворе было опасно. Боялась за раненые лёгкие, которые не так давно перешли от кислорода к воздуху. Там остались опасные рубцы, а вдруг он наглотается холодного воздуха и вспыхнет воспаление лёгких. Но опасность пришла снизу! Простить себе своей слабости не могу. Раскисла, испугалась приказа Миллионщикова? Нет, я не испугалась. Я помню, во мне после сообщения Чахмахчева, вспыхнули ну не знаю, какие-то остатки моей молодой комсомольской гордости, когда я с товарищами по комсомолу во второй половине двадцатых годов крушила таких чиновников, бюрократов! Хотелось крикнуть: «Я справлюсь сама. Сама поставлю Дауньку на ноги. А когда он выздоровеет и даст жизнь новым открытиям, вам всем будет стыдно!».

Я знала — его мозг без травмы, ближняя память тоже в порядке. Ещё в начале января, гуляя с Дау по коридору больницы, увидала, что навстречу идёт Ирина Рыбникова. Подошла, сказала:

— Здравствуй, Дау.

Он ответил:

— Здравствуйте! Только, по-моему, я вам уже говорил, я вас не знаю.

— Дау, так ты до сих пор не можешь вспомнить, кто я?

— Я вам уже сказал, что я вас никогда не знал.

Я посмотрела на Дау: лицо очень строгое. Говорит серьёзно и даже сердито. Но не напускная ли это сердитость? Обычно в таких ситуациях он должен улыбаться. Когда не так давно к нему вошёл посетитель, с которым он познакомился летом на юге в 1961 году, он ему тоже сказал: «Я вас не знаю», но ведь Дау очень любезно улыбался при этом.

— Дау, кто это была?

— Ирина Рыбникова. Я её узнал, но мне медсёстры рассказали, что когда ты лежала в больнице, она посмела выдать себя за мою жену. Мне лучше продолжать её не узнавать. Иначе её надо отругать. Женщинам хамить нельзя. Не узнавать её мне проще!

Находясь в нейрохирургии, я была свидетелем: Дау её тогда не узнал. Это было в 1962 году. А в январе 1964 года, когда она пришла с новогодним визитом, он уже её узнал. Следовательно, провал памяти последнего отрезка времени тоже восстанавливается. Сам, без нейрохирургов! Без Егорова!

Наступило роковое утро 25 января 1964 года. В девять часов утра я уже была в больнице. Привезла всю одежду. Все зимнее, тёплое, но протезная обувь была рассчитана на больницу, обувь была не утеплена. Даунька обречён теперь носить только протезную обувь на заказ. Только сегодня утром вспомнила, что забыла предварительно заказать в протезном институте тёплые ботинки на зиму. Но ведь до вчерашнего вечера я не знала, что в конце января меня принудят взять его домой. Меня встретил главврач, сообщил, что есть распоряжение Миллионщикова отпустить с Ландау домой всех медсестёр, которые обслуживали его в больнице.

— Зачем же? Если больного выписывают домой, то, следовательно, он здоров?! Я отказываюсь от всех ваших медицинских сестёр. Разрешите взять одну санитарку Танечку?

— Пожалуйста, я, конечно, согласен, но вы не справитесь!

— Вот это вас уже не должно тревожить!

Дауньке я сказала:

— Заинька, сегодня выпал снег и очень хорошо, давай мы тебя с Танечкой оденем и пройдёмся по свежему воздуху.

— С тобой бы не пошёл: боюсь скользко. А вот с Танечкой и тобой давайте погуляем.

У дверей больницы стояла машина старой марки «ЗИМ». Двери у машины угрожающе распахнуты. За машиной, как злодеи, притаились обладатели сильных мужских рук. Все предусмотрел Чахмахчев, управделами АН СССР.

Мы с Таней направились в сторону машины. Но Дау круто повернулся, сказав: «Пойдёмте в другую сторону». Мы стали удаляться от машины. Тогда засада обладателей сильных мужских рук вышла из-за машины, легко догнала больного академика, бесцеремонно взяла его за руки и за ноги и понесла запихивать в машину. Им так приказали. Дау кричал: «Как вы смеете со мной так обращаться? Я ещё очень болен! Мне домой рано!». Я рыдала. Таня тихо плакала.

Мы молча сели в машину. Дау от меня отвернулся. Он мне сказал: «Кора, ты меня предала». Эти слова по гроб не забыть! Он чрезвычайно редко называл меня Корой. Он был прав!