Академик Ландау. Как мы жили

Студенческие годы — самое счастливое время. Омрачать их было бы преступлением. Ни на один час за все годы болезни мужа я не оставила Дауньку на Гарика. Когда валилась без сна, изнемогая от усталости, его оклик сверху «Коруша», и я в мгновенье ока уже наверху. Как будто силой вихря меня поднимало наверх, исчезали и сон, и усталость. Это были счастливые годы. Я знала, как я нужна Дауньке, жила мечтой о его выздоровлении. Сила мечты скрашивала все трудности. После выведения грибков из кишечника, промежутки улучшения делались все чаще и все продолжительнее. Тогда он читал мне стихи, тогда мы вместе мечтали о его выздоровлении.

— Коруша, боли в животе уменьшились. Как ты думаешь, могут за ночь мои боли исчезнуть совсем?

— Даунька, ведь Александр Александрович сказал, что зажатые нервы прорастут и тогда боли исчезнут сами. Ведь никто не может знать, как глубоко зажаты эти корешки нервов. В одно прекрасное утро проснёшься здоровым! Даунька, когда ты выздоровеешь и скажешь мне, что уходишь на свидание к девушке, как я буду этому событию искренне радоваться. Ты будешь здоров! За годы твоей болезни я поняла цену настоящего горя.

Дау в негодовании встал: «Коруша, милая. Когда я выздоровлю, я буду верен тебе целый год!».

Как-то утром, в 1960 году, по звонку открыла входную дверь, незнакомый человек не только хотел войти сам, он пытался ещё внести что-то непомерно большое, и это ему удалось. Оказался художник, он хотел написать портрет академика Ландау. Принёс показать образцы своих творений. Два полотна оказались изумительны: портрет Н.Н.Семёнова был удачен, второй портрет жены художника тоже был прекрасен!

— Вы знаете, мне очень понравились ваши портреты, я пойду уговорю мужа, чтобы он согласился.

Мне очень захотелось иметь хороший портрет Дау, а вдруг этому художнику удастся запечатлеть взгляд Дау. Дау, внимательно рассмотрев портреты, тоже пришёл в восторг, он очень ценил живопись, скульптуру, архитектуру и понимал эти виды искусства.

— Только имейте в виду, я буду приходить к вам в мастерскую точно, больше десяти минут я сидеть не могу.

Когда портрет близился к завершению, Дау мне сказал: — Коруша, ты знаешь, в живописи я разбираюсь, мой портрет удался, хочешь посмотреть?

— Ещё бы, очень хочу, когда поедешь на очередной сеанс, возьми меня с собой.

— Нет, ты поезжай, посмотри сама, художник будет тебя завтра ждать в 5-6 часов вечера. Поезжай, посмотри, портрет очень хорош. А сам художник очень талантлив.

На следующий день в 5 часов я стояла у портрета. Портрет был воистину удачен, но нестерпимый блеск глаз натуры отсутствовал. Я очень хвалила портрет. «Дау считает вас очень талантливым, ему очень нравится портрет», — говорила я, натягивая перчатки.

— Как, вы уходите?

— Да, конечно, а что?

— Останьтесь, посидите со мной, — он засуетился, ринулся в противоположный угол, включил свет торшера, свет позолотил вино, фрукты, розы и два прибора для лёгкого ужина на двоих. Вначале я окаменела, потом подошла к сервированному на двоих столику. Рассмотрела вино, фрукты, шоколад — все было почти так, как я сервировала стол, когда Дау посещали его девушки. Я рассмеялась. Мой милый Зайка пытается научить ярко жить таких скромных работяг, как этот художник. Окинула его впервые любопытным взглядом: бедный, как он был смущён, он покраснел, он готов был провалиться от стыда, он беспомощно засуетился, как будто готовился совершить что-то постыдное, а разве можно стать соучастницей постыдного, нет стыд лучше пережить в одиночку.

Когда впервые в 1935 году я пришла в квартиру Дау в Юмовском тупике Харькова, почти так же был сервирован стол, и всегда розы. Но глаза Дау сверкали, ослепляли меня, луч сияния его глаз магически меня сковывал, а сам Дау был воплощением восторженного порыва. Он моментально сорвал с себя одежду, было что-то священное в его неудержимом стремлении, нагота его была прекрасна, ни тени смущения, как все безыскусственно чистое, созданное самой природой! Обнажался он перед женщиной впервые, в своих помыслах он был чист, целомудрен и девствен. Грязные помыслы у Ландау отсутствовали всегда. А художник стыдился, чего?

— Я вижу, у вас Даунька здорово «почесал язык».

Не смущайтесь, это его выражение. Он во время сеансов, конечно, молчать не мог, о физике с вами не поговоришь, как педагог он решил вас научить, как правильно надо жить?

— Да, он меня познакомил с этой своей теоретической работой, он её очень высоко ценит. — Дау очень талантливый педагог, ему удалось воспитать вас. Ведь вы совсем не похожи на ловеласа, принимающего в своём художественном ателье девушек, где за натуру пишите их портреты.

Он с ужасом замахал руками, в изнеможении сел.