Академик Ландау. Как мы жили

Зверю хорошо: совершив злодеяние, он удрал в джунгли, мой удел был — совершать злодеяния мысленно. Соблазн был велик, но я держала себя в крепкой узде: за этим стоял Дау, его здоровье, его сон, его наука. После моего «заседания» в стенном шкафу он с трудом оправился, серьёзно проболев две недели. Это не должно было повториться.

Переселившись в Москву, я пробовала, конечно, вызвать его ревность. Появился поклонник: красивый, молодой. Ревности не вызвала. Даунька воспользовался моим поклонником для знакомства с новыми красивыми девушками. Что делать? Примириться? Нет, невозможно, все во мне бунтует!

И я опустилась до низкого шпионства и выслеживания. Я даже не понимала, зачем я это делаю. С большим напряжением всей нервной системы, строжайше соблюдая конспирацию, за много «сеансов», я, наконец, увидела, в какую дверь вошла моя соперница в красивом старинном доме на Каляевской.

А потом, когда Дау уехал на юг, получив его первое письмо, взяв дорогой мне конверт с милыми каракулями, обожгла мысль, а вдруг и ей он написал. Не вскрывая своего письма, я помчалась на Каляевскую в тот красивый старинный дом. В голубом почтовом ящике на её двери в нижних круглых отверстиях виднелся конверт с почерком Дау! Как добыть конверт? Помогла специальность химика: в мозгу возникли длинные тигельные щипцы. Помчалась на Б. Калужскую в магазин химтоваров.

И снова я у голубого почтового ящика на Каляевской, конверт ещё там, руки дрожат, металлические тигельные щипцы выбивают тревожную звонкую дробь, соприкасаясь с жестью почтового ящика.

Как было страшно, сердце так стучало, голова кружилась, но вот заветный конверт у меня в руках.

Я уже дома, над кипящим чайником очень искусно вскрываю оба конверта, взволнованная, трагически настроенная, читаю письмо к ней, ничего не понимаю, перечитываю очень внимательно ещё раз. Письмо совсем пустое. В нем нет оснований для такой ревности. Он спрашивает её, как она встретилась со своим женихом и когда их свадьба. Странная невеста, подумала я.

В письме ко мне, как всегда, нежность, любовь! Недолго думая, я в конверт с её адресом вкладываю письмо Дау, адресованное мне, запечатываю и, удовлетворённая после совершения этой подлости, опускаю письмо в её почтовый ящик уже не дрожащей рукой.

Вернувшись с юга, Дау, смеясь, сказал: нельзя в один день писать письма жене и любовнице.

— Коруша, эта девица вышла замуж и уехала из Москвы.

С чувством глубокой вины я слушала Дау, а сама думала: девица поняла из письма, адресованного мне, что этот академик любит жену, и, пока есть жених, поспешила замуж. Все девушки хотят замуж, эта традиция моде не подвластна.

Мир и счастье опять воцарились у нас в доме. Год, два, три Дау ужинает дома с друзьями или со мной, только один раз в неделю уходит. Я не интересуюсь куда. От счастья я расцвела.

Глава 24

Гарику пять лет. Я все ещё пользуюсь успехом, молодые парни пристают на улицах Москвы, все называют девушкой. Я тщательно слежу за собой. Мне нужно соревноваться с молодыми и красивыми девушками Дау. С какой жадностью я ловлю взгляды Дау, когда его глаза искрятся. Я чувствую, что он мной любуется, я горда. Все свои свободные деньги трачу на тряпки и портных. Стала очень вежливо и доброжелательно высказываться о Женьке, его Зиночке и Зигуше, чтобы избежать крупных штрафов за каждую сказанную злобную шпильку в адрес его друзей. Иногда сдержаться очень трудно, не удержишься, съязвишь, но через пару минут раскаиваешься. Прошу прощения у Дауньки, и штраф отменяется. Дау рад и горд, что так меня «отшлифовал». Он был горд, что приобщил меня к настоящей культуре!

— Смотри, Коруша, как ты воспиталась. Давненько я тебя не штрафовал, давай я тебя профилактически оштрафую на пару тысяч, чтобы ты вдруг не начала меня снова ревновать.

А потом вдруг, как снег на голову, нашлись «друзья», которые сочли нужным открыть мне глаза. Оказывается, у Дау уже четыре года роман с Верочкой Судаковой. Вспомнила, давно вошло в систему: Дау, Гарик, чета Судаковых на выходной день выезжают на нашу дачу и ходят на лыжах.

В очередной приезд к маме на дачу я её спросила:

— Мама, скажи, эта Верочка очень красива?

— Ты что, уже узнала?

— Да, узнала!

— И кому это понадобилось рассказывать тебе?

— Мама, это совсем неважно. Она красива?

— Да, красива, Корочка, она лучше тебя и совсем ещё молодая. Я ощутила унизительное чувство своей неполноценности: она ещё молода, а я стою на пороге уже второй молодости! Надо примириться, покориться. Гарик уже школьник, ему отец нужнее меня. Когда сын вырастет, я ему скажу: отца я тебе выбрала замечательного. Главное для меня было сохранить отца для сына. Я безгранично верила Дау, знала: если я не нарушу нашего брачного пакта о ненападении, он никогда не оставит меня, и ни одной раскрасивой красавице, обладающей неоценимым даром молодости, не удастся его женить на себе. В этом я была уверена так же, как и в том, что завтра опять взойдёт солнце. Ужасно, когда на склоне лет академики оставляют своих жён и женятся на молодых.