Академик Ландау. Как мы жили

Я знала: непосредственная угроза смерти Ландау отступила. Теперь врачи говорили: будет жить! Но ещё не было зарегистрировано ни одного проблеска сознания. Это тревожило всех. 27 февраля, только к вечеру, я попала в больницу № 50. Час был неурочный, но меня пропустили к Дау. Запомнилось: много света, сверкающая белизна, всюду чистота, огромная палата. Постель посреди палаты. Вся устремилась к Дау, но что это? Нет, нет! Разве может так выглядеть живой человек! Это высохший скелет, обтянутый тёмной неживой кожей. Глаза широко открыты, но в них нет жизни. Они огромны, они безумно чёрные, как пропасть в ад! Я стала кричать, очнулась в больничном дворе. Меня тёрли снегом. Потом усадили в машину.

А утром 28 февраля в 9 часов я уже была в палате Дау. Как вкопанная остановилась, едва переступив порог. Пригвоздил к полу взгляд Дау. Глаза живые, они смотрят, они видят! Нет, его рассудок не омрачён! Это настоящие глаза Дауньки: в них светится ум, пытливость. В его огромных глазах боль, вопрос ко мне, немой вопрос: «Что со мной случилось?».

Опять комок в горле. Но нет! Только не раскисать! Вооружиться холодным рассудком. Комок эмоций громадным напряжением воли проглочен. Проверить взгляд. Иду в противоположный конец палаты, не упуская взгляда Дау. Но пытливый, напряжённый взгляд следит за мной. Ещё раз пересекаю палату — взгляд, уже умоляющий, следит за мной. Бегом к Дауньке, в ладони взяла его голову и, жадно заглянув в глаза, сказала: «Даунька, я вижу, вижу, ты меня узнал! Ты очень, очень болен. Я знаю, говорить ты не можешь. Ты очень слаб. Но если правда, что ты меня узнал, закрой глаза и кивни головой».

Что это? Почему я на потолке, а стены пляшут? Меня поддержала медсестра. Ужасное головокружение, наверное, от счастья: Дау закрыл глаза и кивнул головой. Нет, нет, не случайно, четыре раза подряд. По моей умоляющей просьбе он кивал головой, прикрывая глаза веками. Медсестра воскликнула: «А врачей, как назло, никого нет! Ведь они нам не поверят».

«Как не поверят? Кто не поверит? Почему не поверить?» Мигом все пронеслось в сознании. Неважно, почему, неважно, кто. Дау в сознании, говорить не может, подключена дыхательная машина, больной не может произнести ни одного звука. И передо мной впервые возник грозный призрак. Медики не понимают вынужденного молчания больного!

Возможно, по утрам он уже давно приходит в сознание. Но ведь в медицинской практике во всем мире ещё не было случая с такими тяжелобольными, когда больной лишён языка вследствие подключённой к его дыхательным органам машины. Медики просто не смогли зарегистрировать проблески сознания. Таких больных, сами писали об этом во всех газетах, они ещё не видели!

Я быстро пришла к заключению: мне надо немедленно скрыться с глаз Дау. Через два часа начнётся консилиум. Тогда мне надо опять повторить свои попытки убедить медиков, что проблески сознания появились, и показать им, как я это обнаружила. Медсестра приступила к очередным процедурам, а я стала в тот угол палаты, где Дау меня не мог видеть. Сердце бешено колотится, оно рвётся наружу, а голова ясная!

Чтобы дать отдых сердцу, стала изучать палату. Палата для одного больного просто роскошная: шестой этаж, много света, воздух чистый. Почему такая высокая кровать у Дау? Вспомнила: это не кровать, это просто стальной медицинский стол, который применяется в мировой медицине впервые. Он очень узок. Если Дау пошевелится, он может упасть. Сестричка, скажите, если ваш больной попробует переменить позу — у него так мало места, — он ведь может упасть!

— Нет, упасть он не может. Пошевелиться он тоже не может. При помощи винтов этого медицинского стола мы меняем его позы, предохраняя тело от пролежней. Ведь он полностью парализован.

— Как парализован? Это пройдёт?

— Время покажет, всякое бывает. Он у нас и так молодец! Он не умер. Я с первых дней при нем. Все говорили «умрёт», а он выжил!

Опытная медицинская сестра тихим, спокойным голосом отвечала мне, а нежные сильные руки, опытные руки, с большой любовью готовили больного к предстоящему консилиуму. Когда я умолкла, она нежно начала ворковать с больным. Так только мать может нежить своего младенца. Я стала уже другими глазами смотреть на Дауньку. Ясные, светлые глаза медсёстры излучали любовь, нежность и заботу о больном. Гордость, любовь прозвучали в её словах: «Он у нас молодец, он у нас не умер».

Комок в горле разрастался. Чтобы не разрыдаться, выскользнула из палаты в больничный коридор, вспомнила, что в больнице мне главный врач Хотько говорил: «Сестёр подобрали к академику Ландау лучших из лучших». Да, этой медицинской сестре Вере можно доверить жизнь человека!

Потом стали собираться врачи на консилиум. Мне показали врача С.Н.Фёдорова. Он оказался молодым и красивым. Тяжёлая шаркающая походка говорила о большой усталости и перегрузке в его работе. С восхищением смотрела вслед Фёдорову, вошедшему в палату Дау. Ещё час до консилиума. Сидя, постаралась расслабиться. Надо успокоиться. Закрыла глаза — сразу из мрака в белых простынях голова Дауньки.