Академик Ландау. Как мы жили

В словах был вызов, а вид был жалок. В мозгу промелькнули страницы прошлой жизни. Казалось, прошли столетия, а только полгода с небольшим назад меня могла душить ревность к этому жалкому созданию! Вспомнила слова Дау: «Корочка, тебе надо испытать настоящее большое горе, чтобы не расстраиваться по пустякам». Сейчас этот растерянный «пустяк» стоял передо мною и что-то говорил.

— Простите, вы что-то мне сказали?

— Да, я сказала, что хочу с вами поговорить.

— Хорошо, давайте присядем.

В стороне по коридору было что-то вроде холла. Там стоял диван. Мы сели. Медсёстры выглядывали из палаты Дау. В глазах — удивление и любопытство.

— Вас Дау узнает?

— Да, узнает.

— Давно?

— Давно.

— А меня Дау не узнает, — она разрыдалась, размазывая подведённые глаза. Увидев на платке чёрные пятна, испуганно вскочила. — Ах, что я наделала!

Схватила сумочку, достала зеркало и косметику, начала краситься, приговаривая:

— У меня к вам большая просьба. Давайте вместе с вами войдём к Дау, я хочу видеть, как он вас узнает.

— Хорошо, пойдёмте.

— Подождите, я подкрашусь.

Когда мы вошли в палату к Дауньке, он ко мне привычно потянулся:

— Корочка, куда ты делась, я боялся, что ты уже ушла.

— Даунька, к тебе пришла гостья, — спокойно сказала я.

Ирина встала, заслонив меня.

— Дау, ты меня не узнаешь? Я Ирина.

— Нет, я вам уже много раз говорил: я вас не узнаю, я с вами никогда не был знаком. Вы что-то путаете.

Она рывком расстегнула платье, выпростала из бюстгальтера грудь.

— И сейчас, сейчас ты тоже меня не узнаешь? Как ты мог все забыть?

Я тихонько вышла из палаты, заметив, что палата заполняется любопытными. Отошла от палаты к окну. С этой Ириной не хотелось больше встречаться. Дау о ней говорил: «Не просто глупа, феноменально глупа». Моя ревность к ней сопровождалась брезгливостью. Ревность исчезла, брезгливость осталась. Вскоре рыдающую Ирину вывели из палаты. Я вошла к Дау. Он был смущён:

— Коруша, это была какая-то сумасшедшая. Я с ней никогда не был знаком.

— Даунька, а тебе не жаль эту дурочку, влюблённую в тебя?

— Нет, Коруша, не жаль. Она нагличает: она хотела назваться моей женой. Я ей ответил: «У меня только одна жена Кора. А любовниц было много. Их не грех и забыть». Корочка, я ещё и сейчас не совсем отделался от кошмаров. Очень трудно поверить, что Корнянский и Егоров не палачи, а врачи. Уж очень они похожи на заплечных дел мастеров. Вот проснусь рано утром и думаю: успел я жениться или нет на своей Корочке? И такой страх берет: вдруг не успел.

— Дау, сейчас ты уже не спрашиваешь, ты уже помнишь, что мы поженились?

— Конечно, Корочка, я даже вспомнил, что у нас есть сын Гарик. (Вот так медленно возвращалась память.) Я даже помню, что сам придумал ему красивое имя Игорь.

— Даунька, ты вспомнил про Гарика, а почему же ты его не зовёшь? Почему не просишь привести его к тебе?

— Корочка, я не хочу его угнетать своей болью в ноге. Только тебе хочется мне жаловаться на мою страшную боль. Ты умеешь мне сочувствовать!

В палату Дау вошёл Корнянский:

— Что здесь произошло?

— Ничего, Дау уже вспомнил, что у него есть сын.

— А кто сейчас приходил в палату к Льву Давидовичу?

— В палату к Льву Давидовичу приходят посетители строго по вашим пропускам, — отрезала я, вспомнив, как эта высоконравственная туша позволила себе назвать Дау развратником! К счастью, пришёл молодой врач по физкультуре Владимир Львович. Дау любил заниматься гимнастикой, веря в её целебные действия. Моя неприятная дискуссия с Корнянским была прервана. Я поспешила уйти.

В тот же день вечером, приехав со свежим бельём на ночь, я застала в палате большое оживление: видно, шла интересная дискуссия. При моем появлении все приумолкли, потом исчезли. У Дауньки глаза сияли.

— Сколько молоденьких девиц! Выглядишь ты совсем здоровым.

— Лев Давидович читал нам лекцию, как надо правильно жить.

— Дау, смотри, Корнянский опять услышит.

Медсестра мне сказала:

— Когда вы ушли, Корнянский нас допрашивал. Мы все рассказали. Сейчас вся больница только об этом и говорит. Все удивляются вашей выдержке. Мы все поразились, почему вы с ней так деликатничали.

Я перевела разговор на другую тему.

— Сегодня утром Дау сказал мне о Гарике.

— Он и нам уже несколько дней говорит о своём сыне.

Уже приехал из отпуска Егоров и заходил в палату. На следующий день только я пришла в больницу, мне сообщили, что Егоров в своём кабинете и просит меня зайти к нему. Когда я шла к нему в кабинет по длинным тёмным коридорам, у меня было одно желание — никогда не знать Егорова, не быть в его кабинете, не говорить с ним. Он пытался быть приветливым: «Садитесь». Пришлось сесть.

— Не успел я приехать, как мне доложили, что произошло вчера утром в палате Льва Давидовича. Почему вы молчали? Надо было давно рассказать мне или Корнянскому о тех безобразиях, которые позволили себе физики. У этой особы уже отобран пропуск, больше её не будет в нашем лечебном заведении. За это я вам ручаюсь. Теперь-то мне ясно, почему вы хотели все время забрать мужа из института. Я вас понимаю и разделяю ваши чувства.