Акамие. В сердце роза

— О! Однажды на базаре — а базар всегда был велик и знатен в Аттане! — увидел Джая иноземного купца возраста уже преклонного, но с лицом гладким, и удивился. И открыл ему купец, что в его земле борода считается признаком дикости. Как же вы избавляетесь от нее? — в волнении спросил Джая. — На то есть цирюльники, — ответил купец, — а в дорогу я беру с собой обученного раба. И тут же за все деньги, что были при нем, Джая купил этого раба и поспешил к себе, и в ту же ночь… И не знал, гневаться или горевать, растерянный царь — теперь ему казался смешным Джая с не по возрасту гладким лицом. — Как ты на люди покажешься? — Что мне до людей?! Лишь бы нравится тебе! — И что возразишь? И есть ли любящий, способный спорить с любимым — и не уступить? Но теперь уже царь смущался показываться на людях с Джаей. А Джая, упрямый, каждое утро прибегал к искусству нового раба. И стали забывать, что Джая сделал, и смеялись над ним. Но прошло три года — и вернулась язва. И снова царю уезжать, а Джая упрямится: смерть меня не берет, только люби и помни, уйдет — увидимся снова. Сам думал, может быть, что лучше ему умереть. Остался, собрал своих — и пошли по улицам, помогали кому лекарством, кому утешением. Но вот новая забота. Придет кто из тех, что были с Джаей, к больному, а тот: если бы Джая пришел, я бы спасся. Поверили, что если сам Джая рядом — и язва отступит. Те говорят: я Джая, а больные в ответ: кто ж не знает, что Джая бороды не носит. Уже не смеялись над ним: беда. А каково, когда на руках у тебя плачет ребенок, что если бы Джая… А Джае — не разорваться же. И стали те, кто с ним, брить бороды. И верой, что ли, спасались люди. И многие спаслись. А этих, бритых, уже было с Джаей больше трех дюжин, и кто одну язву с ним одолел, а кто и две. И стало у них братство, и решили не расставаться от язвы до язвы, чтобы ухаживать за больными во все дни. И царь пожаловал им как отличие перед другими право ходить с оголенным лицом, чтобы знали: вот спасители. Много почета им было от всех. И захотели к ним прийти многие, кто был отважен. Они принимали всех, но установили, что ничего в уплату за свои труды не берут, кроме того, что дается на покупку лекарств, и что в обычное время живут каждый в своей семье, кто с женой, кто с родителями, если молод еще, но когда наступает язва — собираются вместе, и кого сами себе старшим выберут, того слушаются во всем. И назвались — джаиты. В разное время бывало и много и мало их. Теперь мало. Но есть.

— А что же, — спросила Атхафанама, — что было потом между Джаей и его царем?

— Что нам до этого, женщина? — покачал головой Илик. — Разве об этом я рассказываю?

— Но ты начал говорить об этом.

— Только для того, чтобы объяснить, почему джаиты не носят бороды.

— Сам ты — не из таких ли, как Джая? — вскочила Атхафанама. — Не хочешь мне сказать, что дальше, потому что я — женщина. Знаю я ревность такую. На ночной половине…

— Сам я не из таких, — поймал ее за руку Илик. — Сядь, царица. Теперь поедим и пора нам собираться. Мы уже не чувствуем смрада и не замечаем мух, но пора уйти из города. Здесь не место живым.

— Отчего ты не женат? — настаивала Атхафанама.