Акация

Пароход притягивают канатами и привязывают. Люди сидят на бензиновых галлонах, потому что не всем хватило места на скамейках, — на галлонах с надписью «Медсантруд». Из дымохода летят золотистые искры, вышитый ими дым несется вверх так, словно кто-то разворачивает сказочный свиток, бесконечный дымчатый шлейф Шехерезады, испещренный звездами. Кто-то бросает непогашенный окурок, и вдруг — страшный взрыв сотрясает воздух, в мгновение ока палуба становится морем огня и дыма. Отчаянные крики тонут в пылающем треске языков пламени. Кто ближе к краю, скачет через перила в воду. В трюме все проснулись, среди общего шума и суеты рвутся вверх, но оттуда пламя идет навстречу. Внизу жар такой, что черепа трещат. Люди бросаются, отталкивая друг друга, к круглым маленьким окошкам, но сквозь них не пролезть. Военный в форме — очевидно, какой-то комиссар — через окошко протягивает пачку переписки и документов и просит взять и передать, куда следует, а сам стреляет себе в голову. Девочка в пелеринке застряла в окне и не может худеньким тельцем продвинуться дальше. Просит и умоляет вытащить хотя бы за голову ее. Да как это сделать, когда с той стороны вода, а вокруг огонь! Ее ноги уже горят, пламя поднимается выше, и, словно подрезанный цветок, она клонится в сторону. Пожар грозит опрокинуться на пристань, а на пристани амбары, и на пристани начальник поставил фортепиано. Поэтому он дает приказ подрезать канаты, и пароход — остров огня и чада, остров адского крика и воя, — качаясь, несется по Днепровым волнам. Плывет по воде, как фантастический цветок, как гигантская виктория регия, белая, вспыхнувшая венцом багряных лепестков и которую некий факир посредством черной магии заставил бешено, чудовищно вырасти.

Наутро пароход — только черный остов, обглоданный костяк допотопного чудовища, пахнет от него горелым мясом и бензином. Словно археологи-исследователи, в еще не остывшее нутро его залезают члены следственной комиссии и там, в трюме, среди почерневших трупов находят и профессора Ступина с бритвой в руках и перерезанным горлом, который, туловищем склонившись вперед, головой припал к коленям.

Анна еще спала, когда открыла дверь хозяйка, на цыпочках подошла к кровати и положила на столик письмо и свежую газету. Когда очнулась, первый взгляд ее упал на почту. В запоздалом письме с Кавказа муж рассказывал о путешествии по Военно-Грузинской дороге, о ледниках и снежных шпилях, о пропасти, над краем которой мчался его автомобиль. Свежим дуновением вершин и горного леса веяло от этого листа. Тогда взялась за газету. На последней странице редакция еще успела вместить краткое известие о крушении «Льва Толстого». Мелкой дрожью ужас пробежал по ее телу, когда взгляд упал на это сообщение. Извещалось только о самом факте, подробностей еще не было. Медленно сознание ее яснело, развеивалась мгла, четыре дня подряд туманящая мозг, и стало понятно, что в те дни мучило своей непостижимой загадочностью. Долго находилась еще под впечатлением известия. Тогда вспомнила, что вечером приедет муж, и душу ей залило лучами. На орешнике под окном непрерывно чирикала какая-то птица. Сквозь широко распахнутую дверь глянула на веранду. Оттуда несся влажный аромат. На столе, словно предвещая вечную победу жизни над смертью, в снежной неприкосновенности, в ореоле утреннего солнца распадающимся кустом белел большой букет акаций.

©Юрий Клен, 1947.