Ах, эта черная луна!

Паша занималась творчеством часами, отрываясь только для того, чтобы проконсультироваться относительно очередного псевдонима. Казалось, что она погружена в это занятие с головой, но уши ее вибрировали, втягивая все раздававшиеся в доме звуки.

— Так это я — нижняя планка? — визгливо крикнула Паша, просунув голову в дверную щель. — И кто это говорит?! О, моя бедная мама, если бы ты это слышала! Ты пригрела на сердце змею! Да, я низко упала телом, но мой дух еще парит над зловонием этого дома! О, если бы я могла описать те безобразия, которые тут происходят!

— Это будет твой последний подвиг в этом мире, — угрожающе произнесла Мали.

— Меня можно запугать, но нельзя опорочить! На сей раз я подпишусь псевдонимом «Чуткая душа». Тебе нравится?

— Лучше подпишись «Чуткие уши», — не поднимая глаз от вязания, ответила Мали.

Паша с шумом захлопнула дверь.

— У нее это называется: «Я сказала правду им в лицо!». Юцер, эта планка лежит так глубоко подо всем, что есть человеческого в нашем мире, что лично я поступилась бы ею, не раздумывая, — сказала Мали.

— Помни о Надин! Если бы я был к ней более внимателен, возможно, Надин была бы сегодня с нами.

— Ты тут ни при чем. Ты ничего не знал о намерениях Надин. А кроме того, не скажешь ли ты мне, от кого это Надин бежала в тайне от всех? Не от Пашки ли? Поверь мне, советская власть мешала ей меньше, чем это чудовище!

— Ш-ш, — приложил Юцер палец к губам, — у стен есть уши.

— Чуткие уши! — громко сказала Мали.

Умение никому не нужных людей занимать мысли людей полезных друг другу и обществу, непостижимо. В тот же час и ту же проблему обсуждали, сидя в гостиной за чашкой кофе, Гец и София.

— Я чувствую себя жутко неловко из-за истории с Перл, — сказал Гец, отложив газету. — Мы посадили ее на чужую шею, и у этой истории нет конца.

— Юцер и Мали нам не чужие, — ответила София чуть резче, чем ей хотелось бы. — Фактически, Юцер и ты — братья.

— Может быть, но Перл ему не сестра.

— Давай снимем ей комнату.

— У кого? Приличные люди не согласятся, а подонки ее кому-нибудь сдадут или куда-нибудь запрячут. Она же идиотка.

— Но вредная. Может быть, побоятся?

— Не стоит рисковать. Может быть, возьмем ее к нам? Можно выделить для нее комнату с отдельным входом. Смотри, я уже все придумал и нарисовал. Мой кабинет переходит в столовую, мы отнимаем всего полтора метра у Адинки, получается коридор. А тут мы прорубаем дверь.

— Кухня.

— Что — кухня? — переспросил Гец.

— Остается общая кухня. Гец, в качестве приживалки она еще терпима, а в качестве полноправного члена семьи — нет! Мы долго шли друг к другу, а она опять нас разведет. Прошу тебя, оставь эту мысль.

— Как ты можешь смотреть в глаза Мали?

— Стараюсь этого не делать.

— А я не могу больше играть с Юцером в шахматы! Все время прислушиваюсь, не стоит ли Перл за дверью.

— Играйте здесь. Что касается взгляда в глаза — вы уже на такое друг у друга насмотрелись…

Эти разговоры в обоих домах возникали и погасали неоднократно. Вопрос все же решился, неожиданным для всех образом.

— Значит так, — сказала Паша однажды вечером, — Я уезжаю в Израиль через Польшу.

— То есть как? — поразилась Мали. — Поразилась она не столько Пашиным словам, сколько совпадению. С тех пор, как поляков начали выпускать в Польшу, Мали все время пыталась найти в своей голове жениха для Паши. Образ не появлялся. Никакое лицо не казалось достаточно ужасным, чтобы совершить над ним подобное насилие.

— А так, — гордо произнесла Паша. — Поляки едут в Варшаву. Из Варшавы пускают, куда берут, а берут сегодня только в Израиль. Я уже нашла себе фикцию, и он будет приходить каждый вечер дотемна, потом я буду выводить его из дома тайком, как ты выносишь сумки из гастронома. Соседи должны думать, что фикция живет с нами. Я не скажу тебе, что он хороший человек. Он пьяница и паскудство. Но это хорошо, потому что раз я никогда не была замужем, мне могло бы это понравиться, а он — гой.

— Нормальные люди так не поступают, — сказала Мали. — Нормальные люди советуются со своей семьей и друзьями, прежде, чем принимать такие решения.

— Нормальные люди не заставляют родных сестер прислуживать в чужих семьях, не женятся на змеях и не воспитывают чужих кукушат, — отпарировала Паша. — Мне не о чем советоваться с Гецом, я могу только советовать ему, но он пускает мои советы вокруг ушей. А вы мне не семья, и что я делаю, это не ваше дело!

Фикция оказалась большим темным и мрачным мужчиной в мятых штанах и клетчатой рубашке. Звали фикцию Болек. Он долго пробовал на зуб последний золотой рубль Геца, потом засунул его за щеку и раскупорил бутылку водки.

— Плюнь или напиши расписку, — потребовала Паша.

Скорее всего, Болек не умел писать, потому что промаявшись над пустым листом минут пять, он выплюнул на него монету.

— Подавись! — сказал он Паше. — И лучше спрячь это жидовское золото, а то я его пропью.

Паша обтерла монету и положила ее в лифчик.