Ах, эта черная луна!

Неважно, какими именно были или казались ее ротик, глазки, щечки, носик и кудряшки. В этих деталях не было большого изъяна, они были ладно пригнаны друг к другу и не вызывали нареканий. Дело было совсем в ином. Любовь держала мир в руке, как яблоко, а потому он ей принадлежал. Вместе со всеми людьми, собаками, кошками и цветами. Потому люди улыбались ей, собаки и кошки терлись о ее ноги, а цветы в ее руках не вяли. Мали отметила эту особенность и всегда заставляла Любовь нести цветы в гости или держать их в руках, пока Мали наливала в вазы воду.

А Юцер любовался дочерью с особо изощренным чувством: девочка была частью его самого, и он каждодневно старался эту свою часть в ней увеличить и выпятить. Да, Юцер лепил в дочери свою мечту, свою Галатею. Но разве мечта — не часть человека? Несомненно, часть, и даже главная из всех частей.

Оторвав наконец взгляд от крутившейся между Адиной, Чоком и гостями Любови, Юцер перевел его на лицо жены, стоявшей поодаль. Мали тоже смотрела на дочь и улыбалась. В ее улыбке, как ни странно, Юцер уловил легкую примесь беспокойства и горечи. «Надо поговорить об этом», — подумал Юцер и, обведя взором присутствующих, с удивлением воззрился на Чока. Мальчик закончил возню с салфеткми. Взгляд его был обращен на Любовь. Это был совершенно созревший мужской взгляд. Чок изнывал от любви. Юцеру стало беспокойно. «Что ж, подумал он, — надо будет обратить внимание на этого мальчика. В нынешней жизни найти ей пару будет нелегко. Возможно, следует все заранее подготовить».

Тем временем София заняла гостей рассказом о Ваське. Когда София была в ударе, она говорила так живо и страстно, что энергия слов вполне заменяла энергию мысли. Повесть о том, как ее кот Васька пренебрег свежей рыбой в пользу котлеты, утащенной со стола, превратился в новеллу Мериме. На Ваську было жутко смотреть, в нем проступал Локис.

Гойцманы жили в первом этаже очаровательного особнячка в самом центре города. Поначалу им принадлежал весь дом, но как и предсказал проницательный Юцер, с верхним этажом вскоре пришлось расстаться. Юцеру удалось вмешаться, и вселили туда не чужих людей, а старых знакомых Геца.

Доктор Аарон Меирович и его жена Вера жили до войны в Париже. У них была дочь Дита. «Похожая на вашу Любовь», — говорила Вера и смахивала слезу.

Доктор Меирович с женой приехали перед самой войной в родные места, чтобы увезти с собой в Париж старую мадам Меирович. Дита осталась с няней. Через несколько дней после их приезда Литва стала советской. Доктор Меирович начал хлопотать о возвращении в Париж, но его не выпускали. Потом пришли немцы. Потом было гетто. Меирович бежал, попал в лес к партизанам и выжил. А Вера оказалась в концлагере. Дита выросла на чьих-то чужих руках. Они ее больше не видели.

Похожую историю можно было услышать почти за каждым праздничным столом в этом городе, где собирались евреи. Приехали перед самой войной — не из Парижа, так из Брюсселя или Тель-Авива. Не за матерью, сестрой и братом, так за женой, любимой или неизвестно зачем. Попали не в гетто, так в эвакуацию, не в партизаны, так в советскую армию. Дочь не осталась в Париже, так ее убили, она умерла от тифа или пропала. Не было семьи, где бы нечто подобное не произошло. Но вторая часть приключений Меировичей была непонятной, и даже странной.

Веру Меирович освободили из концлагеря английские солдаты. Она могла ехать куда ей угодно, и естественно было бы думать, что Вера поедет в Париж. Но она решила вернуться не к дочери, а к мужу. В том, конечно, случае, если он остался жив. А в ином случае Вера возвращалась никуда и ни к кому.

В сущности, так и получилось. На границе толпу освобожденных лагерников окружили солдаты и повели в неизвестном направлении. До Лены их не довезли. Подержали где-то на Урале год и отпустили. Вера села в поезд без билета, ее провезли под юбками, лавками и тюками сердобольные тетки-мешочницы. Она сошла на перрон и растерянно оглянулась. Идти ей было некуда. Она медленно скользила взглядом по малознакомому пейзажу. Вера бывала в этом городе, но никогда в нем не жила и знала его плохо. Что-то притягивало взгляд («как щипцами», — говорила Вера, а Мали тихонько поправляла: «как магнитом»). Наконец, она поняла, что это было. Неподалеку от Веры стоял высокий мужчина в потрепанной шинели. Это был Аарон Меирович, который пришел на вокзал встречать свою боевую подругу Надю Лукашенко. Однако Меирович вернулся домой, в свою новую квартиру, расположенную во втором этаже особняка, который нашел Гец, не с Надей, а с Верой, чем очень обрадовал Софию, поскольку с Верой она была некогда шапочно знакома, а с Надей не хотела знакомиться вообще.