Ах, эта сладкая загадка жизни!

Клод в восхищении смотрел на меня.

— О господи, — неслышно произнес он.

— И нас ни за что не поймают. Мы просто пройдем по лесу, разбрасывая по дороге изюминки, и даже если бы за нами наблюдали, все равно ничего бы не заметили.

— Гордон, — сказал он, кладя руку мне на колено и глядя на меня большими и сверкающими, точно звезды, глазами. — Если эта штука сработает, она произведет настоящую революцию в браконьерстве.

— Рад слышать.

— Сколько у тебя осталось таблеток? — спросил он.

— Сорок девять. В пузырьке было пятьдесят, я съел только одну.

— Сорока девяти мало. Нам нужно не меньше двухсот.

— Ты с ума сошел! — вскричал я.

Он медленно отошел и встал у двери спиной ко мне, уставившись в небо.

— Двести — крайний минимум, — тихо произнес он. — Особого смысла нет все это затевать, пока у нас не будет двухсот штук.

«Что же он, черт побери, замыслил?» — подумал я.

— До открытия сезона для нас это последняя возможность, — сказал Клод.

— Больше никак не могу достать.

— Ты ведь не хочешь, чтобы мы вернулись с пустыми руками?

— Но зачем так много?

Клод повернул голову и посмотрел на меня невинными глазами.

— А почему бы и нет? — мягко произнес он. — У тебя что, есть какие-то возражения?

О боже, неожиданно подумал я, да этот сумасшедший вздумал испортить мистеру Виктору Хейзелу церемонию открытия охотничьего сезона.

— Достаешь две сотни таблеток, — сказал он, — и тогда мы этим займемся.

— Не могу.

— Но попробовать-то ты можешь?

По случаю открытия охотничьего сезона мистер Хейзел принимал гостей каждый год первого октября, что было великим событием, Немощные джентльмены в твидовых костюмах — некоторые с титулами, а некоторые просто богатые — съезжались отовсюду на автомобилях со своими подносчиками ружей, собаками и женами, и целый день в долине гремела канонада. Фазанов там всегда было предостаточно, поскольку каждое лето леса методично заселялись сотнями дюжин молодых птиц, что влетало в копеечку. Я слышал, будто разведение и содержание каждого фазана, до того как его застрелят, обходится дороже пяти фунтов (приблизительно цена двухсот буханок хлеба). Но мистер Хейзел с затратами не считался. Пусть и на несколько часов, но он становился большим человеком в маленьком мире, и даже глава судебной власти графства, прощаясь с ним, похлопывал его по спине и пытался вспомнить, как его бишь по имени.

— А что, если мы уменьшим дозу? — спросил Клод. — Почему бы нам не разделить содержимое одной капсулы на четыре изюминки?

— Думаю, можно, если ты этого хочешь.

— Но достаточно ли птице четверти капсулы?

Можно только восхищаться его хладнокровием. Даже на одного фазана опасно охотиться в этом лесу в такое время года, а он собрался наловить целую кучу.

— Четверти вполне достаточно, — сказал я.

— Ты уверен?

— Сам подумай. Рассчитывать нужно по отношению к массе тела. Это все равно в двадцать раз больше, чем необходимо.

— Тогда уменьшим дозу вчетверо, — сказал он, потирая руки, и помолчал, подсчитывая в уме. — Нам нужно сто девяносто шесть изюмин!

— Ты понимаешь, о чем говоришь? — сказал я. — Да у нас на одну подготовку уйдет куча времени.

— Ну и что! — вскричал Клод. — Тогда пойдем завтра. Изюминки оставим на ночь, чтобы размокли, и у нас будет все утро и весь день, чтобы приготовить их.

Именно так мы и поступили.

И вот сутки спустя мы были в пути. Мы шли не останавливаясь минут сорок и уже приближались к тому месту, где тропинка сворачивает вправо и тянется по гребню холма к лесу, где живут фазаны. Оставалось пройти что-то около мили.

— Надеюсь, у сторожей случайно нет ружей? — спросил я.

— Ружья есть у всех сторожей, — сказал Клод.

Этого-то я и боялся.

— В основном против вредителей.

— Ну вот!

— Конечно, нет никакой гарантии, что они не пальнут и в браконьера.

— Ты шутишь.

— Совсем нет. Но они стреляют только в спину. Тому, кто убегает. Они любят стрелять мелкой дробью по ногам ярдов с пятидесяти.

— Они не имеют права! — вскричал я. — Это уголовное преступление!

— Как и браконьерство, — сказал Клод.

Какое-то время мы шли молча. Солнце висело справа от нас ниже высокой изгороди, и тропинка была в тени.

— Можешь считать, тебе повезло, — продолжал он. — Тридцать лет назад стреляли без предупреждения.

— Ты в это веришь?

— Я знаю, — сказал он. — Сколько было таких ночей, когда я мальцом заходил, бывало, на кухню и видел моего папу. Лежит он лицом вниз на столе, а мама стоит над ним и выковыривает картофельным ножом дробины из его ягодиц.

— Хватит, — сказал я. — Мне от этого не по себе.

— Так ты мне веришь?

— Да, верю.

— К старости он был весь покрыт мелкими белыми шрамами, будто усыпан снегом.

— Да-да, — сказал я. — Не надо напоминать.

— Тогда говорили: «задница браконьера», — сказал Клод. — Во всей деревне не было ни одного мужчины без таких примет. Но мой папа был чемпионом.

— Рад за него, — сказал я.

— Как бы я хотел, чтобы он был сейчас здесь, черт возьми, — мечтательно проговорил Клод. — Он бы все на свете отдал, чтобы пойти с нами сегодня…

— Он мог бы пойти вместо меня, — сказал я. — Я бы с радостью уступил ему свое место.