Ах ты... дракон!

Пало мрачно подсчитывал потерянное время — внизу вельхо явно были нужнее, чем здесь, тем более, людей запертых в своих комнатах, только начинали освобождать и никто не знал, какая помощь нужна им. Но оставить здесь одних местных вельхо было невозможно — те хоть и были преисполнены энтузиазма, но дисциплины у них пока не никакой. Как лечить пострадавших и что с ними вообще стряслось, никто не понимал (а понять очень хотелось), поэтому юноши постоянно отвлекались от процесса собственно поисков и переходили к спорам о причинах такого превращения и вероятности превращения обратного…

С первого и второго этажей постоянно приходили новости о количестве найденных в гостильных комнатах людей и состоянии их здоровья. Новости закономерно напоминали бред, хотя увы, таковым не являлись:

— В номере 7 полно бабочек. Что хозяева? Ничего, сидят, любуются. Нам бабочки не нужны? Редкий вид, «солнечная капля», парочку обещают подарить бесплатно.

— Номер три не отзывается. Он вроде как пустой по записям, но там что-то такое шуршит и царапается… нет, не проверяли… а вы защиту от змеиссов не покажете? На всякий случай.

— А у нас на втором дверь перекосило так, что не откроешь. А изнутри грозят, что если мы, поганые скелеты, посмеем сунуть свои поганые кости в их комнату, то нам и саваны больше никогда не понадобятся — он, хозяин Михоль, теперь умеет столами кидаться, и мало нам не покажется, поганым… дальше говорить? Какой номер? А там нет номера…

На этом фоне сообщение, что жильцы четвертого этажа видят на крыше соседнего дома дракона, сначала не показалась Пало достойной особого внимания…

Макс.

Празднично украшенное деревце, чем-то смахивающее на ивушку, но с мягкими пушистыми листками. Драконья стая (каждый дракон — сантиметров десять), выпархивающая из-за угла. Связка блестящих копченых колбасок и толстые крупные бублики такая же обманка, как и все остальное. Коридор, две комнаты, почему-то незапертые, кабинет какой-то шишки… Все открыто, все украшено. И все бесполезно.

Думаю, то, что получилось дальше, произошло именно из-за этих праздничных «вложений». То есть из нашей привычки тупо трогать все попадавшееся на глаза, чтобы убедиться — не настоящее.

Под очередным прикосновением — вязка каких-то плодов, похожих на чеснок, но рыжий, цвета лука — руку будто обожгло холодом. Ладонь кольнуло так, будто туда запустила хоботок пчела, причем жало у нее было со встроенным сверлом. Я вскрикнул и отдернул руку.

— Макс, что?

Все «вложения» на стене: чеснок, сухие бугристые стебли, дикий бантик из зеленой ленточки — быстро таяло, словно растворяясь в воздухе. Оставляя очередную деревянную панель в рост человека пустой.

Потом что-то сухо щелкнуло, и панель откинулась назад, открывая темный проход…

Первое, что я почувствовал — тепло.

И замер, удивленный. В этом ненормальном мире мне всегда было холодно, я постоянно мерз от любого ветерка и, если б это было можно, путешествовал бы только в обнимку с печкой. Даже когда влез в драконью шкуру. Мерзнуть перестал, но и тепла особого не чувствовал, просто привык, что ли…

А эта каморка встретила меня волной теплого душистого воздуха. Запах, чем-то очень знакомый, мягко коснулся лица, и почему-то очень захотелось закрыть глаза. Закрыть, про все забыть, вдохнуть, почувствовать…

Здесь очень спокойно, совсем спокойно, так, как не было очень давно, очень — с вечеров у дедушкиной лампы, когда мы вместе читали «Остров сокровищ», с тех зимних утренников, где мама играла Снегурочку, а я маленького снеговичка, и мы были вместе целыми днями, и она никуда не спешила, а была веселая и еще не болела… я очень долго не вспоминал ее такой, я совсем ее не вспоминал… мама…

Спокойно и совсем не больно от проснувшейся памяти, совсем.

Не больно.

Так легко дышится…

— …ты… — откуда-то издалека доносится голос чародея. — …ма… ойти…

Я слышу и не слышу. Я вижу другое. Мамино лицо. Ее улыбка — так, которая только для меня — светлая и немножко виноватая. Всякие самоделки в подарок, вместо фирменных игрушек — то, что я когда-то так любил, то, что потом злило, заставляло завидовать. Мол, у всех одноклассников все понтовое, как из рекламы, один я такой неудачник.

Придурок.

Как же я не видел тогда — меня любили. Любили как умели, но по-настоящему. Кому-то в мире было дело до меня, именно до меня, а не до того, что на мне надето и серии моего ай-пада…

Я не могу сейчас даже злиться на себя за ту прошлую тупость — злости нет. Нет холода, нет досады на Славку и недоделанного мага с его дурацкими метаниями, нет страха. Ясно, спокойно и удивительно легко на душе.

Вот бы так и осталось.

— …неж… э… ть!

Нормальное зрение вернулось. Точнее, в него вплыло лицо Терхо. А похудел за то время, которое с нами мотается. И на физиономии больше нет того выражения «камикадзе общается с презренными захватчиками, к каковым даже военные хитрости применять недостойно». Совсем другой взгляд, и дело вовсе не в фингале под левым глазом, просто глаза эти по-другому смотрят. И он явно далек от моего спокойствия. Чуть ли не прыгает рядом. И что его так растревожило, интересно?