Ах, Вильям!

— Нет? Тогда вы не знаете, какая это радость. Большей радости не найти. Просто не найти.

Самую малость ее слова пришлись мне не по душе.

— У одного из моих внуков аутизм, и это нелегко, скажу я вам.

— Ой, сочувствую. — Я правда ей сочувствовала.

— Ага. Это нелегко, но у его родителей все схвачено. Ну, насколько это возможно.

— Сочувствую, — снова сказала я.

— Да ничего. Он у нас зайчик. Кроме него, у меня еще семь внуков и внучек, и все они замечательные. Просто замечательные. — Она указала на снимок выпускника в рамке: — Это старший. Окончил Университет Мэна в прошлом году.

— Какой молодец, — сказала я, и у меня в сумке снова запищал телефон.

— Знаете, — продолжала Лоис, — у меня в жизни почти не было сожалений. И это удивительно, потому что я смотрю на окружающих, и они жалеют о многом, ну или должны бы жалеть, но — повторюсь — я чувствую, что прожила очень хорошую жизнь.

Возле кресла, ближе к стене, я заметила стопку женских журналов. Как я уже говорила, комната была немного захламлена, но там было уютно и, не считая темного подтека на обоях, вполне себе чисто.

Лоис задумчиво уставилась в дальний угол:

— Но кое о чем я все-таки жалею… Наверное, это главное мое упущение. — Она снова посмотрела на меня: — Когда та женщина — Кэтрин — пришла меня искать, мне стоило быть с ней повежливей.

— Постойте, — сказала я. — Секундочку. — Я подалась вперед: — Она вас искала? Кэтрин вас искала?

Лоис явно была удивлена:

— Да. Я думала, вы в курсе.

— Нет. — Я откинулась на спинку дивана и тихо повторила: — Нет, мы понятия не имели, что она вас искала.

— О да. Это было летом…

Лоис назвала год, и я сразу поняла, что речь идет о том лете, когда я девять недель провела в больнице, и, пока я там лежала, от Кэтрин почти не было вестей.

— А вышло это вот как. — Лоис скрестила ноги на пуфике. — Кэтрин наняла частного детектива. Интернета тогда не было, поэтому она наняла частного детектива, и он меня нашел — меня несложно было найти — и дал ей этот адрес, и она пришла в этот самый дом и сидела на том самом месте, где сейчас сидите вы.

— Поверить не могу, — сказала я. — Извините, но это просто невероятно.

— О да, и пришла в будний день, когда мой муж был в клинике, а дети работали у дяди на ферме — в те времена все дети так делали, все они летом работали на ферме, — а у меня, как вы понимаете, был отпуск во время школьных каникул, и вот раздается звонок в дверь, а у нас никто никогда не звонит в дверь… — Лоис махнула в сторону входной двери, и я оглянулась. — И я открыла, и на крыльце стояла она…

— Вы узнали ее?

— Как вам сказать… — Лоис задумчиво на меня посмотрела. — В каком-то смысле да. Сразу. Но я тут же подумала: «Это невозможно». — Лоис слегка покачала головой. — И вот она говорит: «Ты знаешь, кто я?» А я ей: «Понятия не имею», а она мне — так и сказала, — она мне: «Я твоя мать, Кэтрин Коул».

Лоис выставила вперед ладони.

— И мне захотелось ответить: «Никакая вы мне не мать», но я не стала. Я лишь сказала холодно: «Проходите, Кэтрин Коул». — Лоис перевела на меня взгляд и кивнула. — Я холодно ее встретила, очень холодно. Моих родителей тогда уже не было в живых, они умерли не так давно, с разницей в полгода, о чем она, разумеется, знала от этого своего детектива, и я подумала, что с ее стороны очень дурно отправляться искать меня спустя столько лет, видели бы вы, как она вплыла внутрь и уселась, будто мы старые знакомые, а потом еще немного поплакала…

— Она плакала? — переспросила я, и Лоис кивнула и вздохнула, слегка раздувая щеки.

— Но в основном она разговаривала. И знаете еще что? Она была горожанка от макушки до пят. Взять хотя бы платье, в котором она явилась, — я уже потом посчитала, что ей тогда было шестьдесят два, потому что мне было сорок один, — и вот она явилась в платье почти без рукавов. Плечи едва прикрыты. — Лоис коснулась пальцами своего плеча. — Такое темно-синее платье с белой… Ой, ну как она называется, слово забыла, вы знаете, о чем я, такая полоска по краям…

— Окантовка. — Я сразу поняла, о каком платье идет речь. Это было любимое повседневное платье Кэтрин. С белой окантовкой по краям рукавов и вдоль швов по бокам.

— Окантовка. — Лоис кивнула. — И чулок на ней не было, платье доходило ей до колен, и просто — как вам сказать, — просто здесь так не одеваются. Но знаете, что покоробило меня больше всего? Она говорила только о себе. Нет, пару вопросов она мне, конечно, задала — хотя основные факты ей были уже известны от детектива, — но она просто без умолку… — Лоис покачала головой, — говорила только о себе. Вот о чем она говорила. О себе и о том, как тяжело все это для нее было.

Лоис подалась вперед и снова откинулась на спинку кресла.

— Так что я знаю и про ее бессонницу, и про ее депрессию — «тоску», как она это называла, — и про смерть ее мужа, и про ее сына, но о них я читала еще в вашей книге. Вы знаете, что у нее хватило наглости рассказывать мне об этом человеке, ее сыне? Как она его расхваливала, и — говорю вам, Люси, — можно было подумать, что он величайший ученый на свете. Вовсе не это мне хотелось услышать!