Ахейцы. Книга третья

Итак, пока Фиест изводится в тревожном ожидании, Аэропа, вполне довольная собой, уселась за узенький деревянный столик перед отполированным медным зеркалом и прихорашивается – ей же на свидание скоро идти. Впрочем, не спешит Аэропа – пусть Фиест подождет ее, пусть закипит в нем кровь, пусть помучается… И совсем не задается вопросом Аэропа – что заставило Фиеста, прежде избегавшего ее, вдруг так измениться? Конечно – ее красота, ее шикарное тело – он просто боялся, потому и спасался бегством, сдерживал себя бедняга как мог, а теперь вот отринул страхи… Как лучше волосы – распустить или собрать? Пожалуй, распустить… И наряд покороче… Сам же сказал – та желтенькая туника… А где мой крем с запахом муската… пусть Фиеста очарует аромат ее ухоженной, мягкой кожи… Тщательно рассматривает себя в зеркале Аэропа, пока служанка натирает ее обнаженное тело душистой мазью – хороша, очень даже хороша – остается довольна собой Аэропа – еще нужно оттенить зеленые глаза – может золотых блесток добавить к теням? Они идут ей, золотые тени – как раз к ее колдовским глазам, и к песочного цвета тунике, что едва прикрывает ей ножки. А зачем их прикрывать? Пусть изумится Фиест их совершенной форме, пусть захочет обладать ими, пусть сорвет с нее легкий наряд… – впрочем, для чего же срывать? Она и сама с большим удовольствием скинет его – надо же, столько сборов, столько ухищрений, и все только лишь за тем, чтобы оказаться обнаженной в его постели – но ведь нужно произвести впечатление, быть неотразимой… Глубокий вырез едва прикрывает грудь, бусинки жемчуга обвивают шею, мочку маленького уха слегка оттягивает такой же жемчужный шарик, мягко струятся распущенные светлые волосы по плечам… Сейчас она очарует, околдует его – пусть он совсем потеряет голову, пусть поймет, что лучше ее не найти на всем белом свете. А она лишь поиграет им, сделает из него покорного, согласного выполнять все ее прихоти раба, а затем быстро утратит интерес к Фиесту, чтобы заняться кем-нибудь другим… Да, томно вздыхает Аэропа – Все-таки есть что-то волнующее, в том, чтобы соблазнить ни кого-нибудь, а родного брата собственного мужа, знать, что ты принадлежала и тому, и другому – сама пикантность такой ситуации придает ей в глазах Аэропы вид захватывающего приключения, оправдывая тем самым ее невероятную распущенность. Впрочем, распущенной Аэропа была всегда – еще в свою бытность на Крите, под самым носом строгого отца умудрилась она завести себе любовника. Это воспоминание вызывает легкую улыбку на лице Аэропы – беспечна я была, совсем юная, неосторожная – сладостно вздыхает она. Когда застал ее отец в укромном закоулке дворца вместе с молодым парнем, да еще в самом разгаре любовных утех – даже заступничество сестры Климены не спасло Аэропу от отцовского гнева.

– Сброшу в море, прямо со скал – кричал Картей. – Потаскуха, непотребная девка…

– Отец, прости ее. Она раскаивается…– просит Климена, указывая на трясущуюся от страха, плачущую Аэропу. Та уже представляла, как летит со скалы, неуклюже кувыркаясь в воздухе, как ее тело разбивается о камни, и его подхватывает набегающая волна – вполне мог разбушевавшийся Катрей выполнить свою угрозу.

– Ты еще, гадюка, заступаешься за нее, смерти моей хотите обе…

Катреем, царем Крита, к его несчастью и еще большему несчастью окружающих, овладела одна навязчивая идея, согласно которой кто-то из его детей убьет его самого. Так однажды возвестил ему Оракул – Катрей верил предсказанью и по этой причине недолюбливал собственных детей. Который из них? – ежедневно задавал себе вопрос Катрей. Понятно, что если каждый день, глядя на трех своих дочерей и единственного сына, спрашивать себя об этом, то можно получить как минимум нервный срыв – это для начала. Понимая, что с отцом творится что-то не то, Алтемен и Анемосина, сын и старшая дочь Катрея, покинули Крит, обосновавшись на Родосе. Климена и Аэропа остались дома. Царь Катрей каждый день ловил себя на мысли, что ему не терпится отделаться от них, раз те сами не догадываются убраться куда-нибудь подальше.

– Может, самому их прогнать, найти какой-нибудь повод, пусть самый ничтожный… Прогоню, и заживу, наконец, спокойно. – рассуждает Катрей.

Причем, заботясь лишь о собственной безопасности, царь Крита совершенно упускал из виду, что дочери его – две юные красивые девушки, и потому отправлять их скитаться неизвестно куда и зачем, по крайней мере, просто жестоко. К тому же – не за что их прогонять.

– Что с ними делать, пока они сами не зарезали меня? – ломает голову Катрей.