Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал – забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь – морщится,

Обнимаешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться[59].

Анна держится в стороне. Она невозмутима. Она научилась владеть собой еще лучше, чем прежде, она менялась, и этот процесс был болезненным, каким всегда бывает рост личности. Полуулыбка на губах – очевидный признак зрелости, закалки, прощания с юношеским максимализмом, который ни к чему не привел.

Что нужно зрелости? Нежность, признание, покой. Покой? Неужели Анна его никогда не знала? У подножия Сакре-Кёр, быть может. Зрелости не нужны розовые очки.

Анна смотрит на поэта, оставшегося ее мужем. Он прекрасный актер, когда захочет. Главное – не говорить ему об этом. Говорить ему все меньше и меньше. Спокойствие! Спокойствие! Ее светлое платье – флаг спокойствия. Белый цвет – цвет траура в Японии, она об этом читала.

Теперь надо издать первую книгу. «Лебеда». Коле не нравится название, но Анна настаивает. Она уже знает, какое стихотворение откроет сборник:

Я на солнечном восходе
Про любовь пою (…)[60]

Она и эпиграф уже придумала – две строчки из Андре Терье, издателя Марии Башкирцевой:

Распускается цветок винограда,
А мне сегодня вечером исполняется двадцать лет.

Двадцатилетие, впрочем, позади. Время поджимает, Анна это чувствует, ближайшие годы определят ее литературную судьбу. В темном деле Черубины де Габриак было кое-что положительное: мистификация показала, что в русской поэзии еще есть свободное место для женщины. Анна должна его занять. Писать, читать стихи перед публикой, приучать людей к своему голосу, к своему присутствию. Сделаться незаменимой, уникальной – не только в «Башне», но и в других местах: в салонах, в театрах, в библиотеках, где скромная молодежь воспевает книгу, будто магический объект. Только бы ее имя расцвело на обложке, только бы зажглась на небосводе ее звезда, только бы ее читали в Петербурге, в Москве, на Урале! А там – поглядим.

Анна покидает террасу, стараясь не задеть платьем о старую скамейку. Замечает ли Коля ее исчезновение? В любом случае он не шелохнется. На кого он был бы похож, если бы бросился догонять жену! Вот бы утонуть в цветах, взявшись за руки, – детское полубезумие, ребячество, вызванное волной эмоций. Анна нашептывает недавно сочиненные стихи:

И мальчик, что играет на волынке,
И девочка, что свой плетет венок,
И две в лесу скрестившихся тропинки,
И в дальнем поле дальний огонек (…)[61]

Мужчины всегда переманивают удачу на свою сторону. Как им это удается? Почему у женщин это так скверно выходит?

Я стану поэтом. Обещание, данное самой себе, отзывается такой радостью в груди, словно рой бабочек вылетает из темного ущелья. Анна бредет к озеру, вокруг колосится рожь. Осы летят к своей мечте – розовому кусту. Слышится глухой звук теннисных мячей, ударяющихся о сетку. Смех со стороны вышки. Ничто не беспокоит Анну. Окружающий мир словно перестает существовать. В сердце пылает огонь Парижа.

«В Слепнево я не ездила верхом, не играла в теннис, только ходила за грибами, а за моей спиной в глубоких сумерках сиял вечный Париж».

Надежда

Вечером 17 июня 1965 года Анна Ахматова протягивает свой советский паспорт портье в отеле «Наполеон» на улице Фридланд в Париже. Поэтессу сопровождают Анна Каминская, племянница мужа, и английская студентка. Ахматова предпочла бы отправиться в путешествие в одиночестве, но ей запретили. Кардиолог, спасший ее от инфаркта в 1951 году, выразился недвусмысленно: либо медленная осторожная жизнь, либо смерть. Ничего не поделаешь: стихи надо было писать, как прежде, не тратя времени даром, а шиповник в Подмосковье всегда подсказывал хорошие рифмы, так что Ахматова согласилась на смирительную рубашку осторожности.

Анна действительно нуждается в посторонней помощи. Одной ей не справиться.

Зависеть от доброй воли и благосклонности окружающих довольно унизительно, однако поэтесса предъявляет свою немощь в любопытном свете: отныне, кто бы ни протянул руку помощи, трость или лекарство старой больной сердечнице, этот человек становится причастным к великой истории русской поэзии! Гениально! Ахматова постепенно становится памятником. Столь желанная слава… Поэтесса облачается в нее, будто в камзол, расшитый драгоценными камнями, камзол, ради которого Анна пошла в жизни на все. Камзол сверкает и переливается, но, Боже милостивый, как он тяжел!