Ахматова и Цветаева

В комнате – очень женственный мальчик лет 17-ти, в военном. Говорит мне «ты», смеется. (Он художник, большевик). «Но я не знаю, кто Вы». – «Неужели не узнаешь? Ну, подумай!» – Я не угадываю. – «Я отец Жана». – «Какого Жана?» – «Такой новый человек. Жан».

– Просыпаюсь –

В темной передней, у телефона. Я ему: «Но ведь телефон не звонит!»

– Просыпаюсь –

Бешеный автомобиль. Я и еще люди. Мчимся. Точное видение: слева – высоких холмов, сплошь покрытых красным осенним листом. Летим на огромное дерево (дуб). Разобьемся. – Мимо. – На холмах работают рабочие. Впереди – лужайка. Тропинки, отдельные огромные деревья. Я во сне думаю: выдумать я всего этого не могу, д<должно> б<быть> я это где-то, в детстве, видела. Д<олжно> б<ыть> во Фрейбурге (12 л<ет>, сосновый лес).

– Просыпаюсь –

Мчимся. Кто-то догоняет. Не велосипед, не автомобиль. Опережает. Возвращается. Хочу к нему. Хочу сказать шоферу, чтобы остановил автомобиль. Шофера нет. Останавливаю. На дороге – мой прежний мальчик. Вижу, что он стал меньше ростом, подымаю для поцелуя голову выше, чем следует, делаю вид, что тянусь к нему, зная, что от этого он станет выше. И вдруг замечаю на нем женское – белое с цветами – платье. Но все-таки хочу уйти с ним от других.

* * *

Просыпаюсь. От груди – огромная, горячая волна.

* * *

– Аля принесла цветы Лиле. Узнаю случайно. – С 10 ч. утра до 2-х ч. Аля обратилась ко мне всего один раз: «Мама, можно» и т. д.

– Когда она с детьми, она определенно меня забывает. Только к вечеру, когда закат: «Марина! Какое красивое небо!»

* * *

Милый друг! Когда я не с вами, я не лицемерка. Защищая при Вас детей, я глубоко равнодушна к ним, когда я одна. Здесь четверо детей, и ни один из них до сих пор не знает, как меня зовут.

Когда в детстве (7 лет) я играла со взрослыми в карты и взятка была моя, я никогда не заявляла.

Так всю жизнь. Тогда от деликатности, сейчас от брезгливости.

* * *

«Взрослые не понимают детей». Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!

* * *

Сытый голодному не товарищ. Ребенок сыт, взрослый голоден.

* * *

Детство. 6 или 7 лет. Таруса. Рябина. Рубят котлеты. Хлыстовки. Ягоды приносят.

* * *

В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4-х лет от игр к книгам. Не любила – стеснялась и презирала – кукол. Единственная игра, которую я любила – aux barres[132], 11 л<ет> в Лозанне – за то, что две партии и героизм.

16-го июня 1918 г.

Антокольский о теософских, беатриченских, ясновидящих – непременно девических! – шеях:

«Такое впечатление, что они ее из лейки поливают».

* * *

А<нтоколь>ский о Н<икодиме>: «Он – гётеянец. Т. е. – нет – я неверно сказал, я хочу сказать, что к нему по ночам является пудель или Mater Dolorosa»[133].

* * *

– В Польше есть почетная должность сторожа могилы Костюшко.

* * *

4-го июля 1918 г.

Аля: – «М<арина>! Что такое – бездна?»

Я: – «Без дна».

Аля: – «Значит, небо – единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна».

* * *

– «Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится – так прекрасно!»

* * *

6-го июля 1918 г.

«– Марина! Мы с тобою в разряженных именах: Ариадна – Марина».

* * *

Н<икодим> (о подвиге):

– Самоуничижение – такой же инстинкт, как самосохранение.

* * *

Разница между мной (ребенком) и Алей:

– У Али восторг к своему (своей породе в мире) перевешивает сильное отвращение к чужому.

У меня – наоборот. (Было и есть).

* * *

Аля (пропустив, по свойственной ей медлительности, шарманщика):

– Марина! Я не особенно жалею, когда пропускаю какую-нибудь радость, а когда горе – жалею. Я только одного горя бы не жалела: видеть черта.

* * *

Аля:

– «Марина! –

С какой стороны – страна старины?» (В Кремле).

«Марина! Как старый лев лучше, чем старая женщина!»

* * *

Глядя в небо:

– «Марина! Как голубизна загребает белизну!»

* * *

– «Марина! Голова у меня тяжелая, как у памятника, только не на вес».

17-го июля 1918 г.

Хаос, взятый на учет.

* * *

Беззащитность рукописи (я).

* * *

30-го июля 1918 г.

Аля: – «Марина! Если бы твое кресло не было мягкое, оно было бы настоящее жесткое кресло».

* * *

Александр Македонский, разрубая Гордиев узел, просто груб.

* * *

Лунная ночь в городе всегда готична.

* * *

Саламандра не огненна, она – огнеупорна. Какой безумный холод, чтобы жить в огне!

* * *

31-го июля 1918 г.

– «Мама! Я не могу спать! У меня такие острые думы!

– Марина! Мне кажется – нет людей духа. Не духа, когда дышишь, а того, другого. Ты меня понимаешь?»

* * *

1-го августа 1918 г.

– «Где дыра, а сквозь дыру – синее небо, там – Италия». (Н<икодим>)

* * *

Аля: – «Марина! Когда ты пишешь – ты только водишь рукой, а пишет – душа».

* * *

Аля, о видении ангела: лицо неяркое, как луна, а глаза нарисованные, а внутри – точно простокваша.

* * *

«У меня горе тяжелое, как железо, как бомба».

* * *

– Воспоминание: этим летом я как-то после купанья сидела на песке. Подошла огромная белая лохматая собака и села рядом. И вот, Надя: «Чтой-то, барыня, странно на вас глядеть: на одного-то слишком много надето, а у другого – чего-то не хватает».