Акимуды

Три дня до поездки. Ни визы, ни уверенности в себе. Я пытаюсь дозвониться до Зейнаб – моей переводчицы. Эта сорокалетняя женщина – мой связной. За пару лет до нашей Мертвой войны в Московском Доме книги она наткнулась на мою книгу. Прочла и решила перевести на фарси. В Иране нет международного авторского права. Там могут переводить или не переводить все, что ни захотят. Два года она «жила со мной». Я об этом не знал. Не знал, что ее муж ревновал ко мне. Не знал, что она дочь бывшего министра внутренних дел. Ничего не знал. Только после того, как она перевела книгу, до меня докатился ее первый мейл. Согласен ли я на публикацию книги в Иране? Дружеский шаг. Могла бы и не спрашивать. Да! Я согласен! Она задала мне несколько вопросов по тексту. Я вежливо ответил на них. Но это еще не все! Книга должна пройти цензуру в Министерстве культуры и исламского образования. Дальше молчание. Дальше – прошла! Но не без потерь. Выбросили «эротику» и «фривольные пассажи». Диктатура – это когда человека все время ставят перед выбором. Можно послать, а можно согласиться. Но диктатура сжирает и согласившихся. В кратком послесловии для иранского читателя, вынесенном на заднюю обложку, я не скрывал своего отношения к режиму:

Человеческие испытания в репрессивном режиме, типа советского, страшны своей нравственной неопределенностью. Каждый шаг – это новый вызов свободе выбора, погружение в вязкие глубины тайны жизни. Мучения писателя при деспотизме – отличная тема. Я странным извращенным образом благодарен моей стране за то, что она меня не любила. Я родился бунтарем – писатель должен быть бунтарем, – но где пределы бунта, ненависти, самосохранения?

Прошло время – Зейнаб прилетает в Москву, с двумя экземлярами книги. Здравствуйте! А вы не хотите приехать в Иран? – Я? Ну конечно хочу!

Ну, вот и закружилось. Из Ирана мне задают вопросы: являюсь ли я врагом религии и Бога? состою ли я в радикальной сионистской организации? Я замолчал. На вопросы не ответил…

Спешу воспеть мою переводчицу, но боюсь, что окажу ей медвежью услугу.

– Я хочу быть свободной, но жить по-ирански, – объявляет она мне в Тегеране.

– Что это значит?

– Соблюдать уважение к старшим, есть нашу еду.

В Иране она признается мне, что ходила на демонстрации против фальсификации выборов тайком от мужа, обманывала его, говоря, что идет на занятие в университет, а сама шла на улицу и вместе с друзьями выкрикивала лозунги, и, хотя было страшно, домой приходила веселой. Муж замечал в жене непонятную дозу адреналина и подозрительно выспрашивал. Он, лидер небольшой независимой партии, представленной в парламенте, умолял ее держаться осторожно. Она ходила на демонстрации, как на дискотеку, пока не начали стрелять. Рядом с ней убило студента.

– Представляешь, он лежит в большой луже крови…

Оппозицию разогнали, часть посадили, другие уехали, третьи спряталась по домам, как ее отец.

Зейнаб окружает себя молодыми друзьями. Диктатура рождает крепкие дружбы! За столом в тегеранском кафе мнения молодых раскололись. Али, он работает режиссером на государственном радио, уверен, что оптимизм уместен. Через тридцать лет страна будет свободной. Его друг – скептик: высокие цены на нефть продлят жизнь режима до бесконечности.

– Через тридцать лет иранские девушки снимут платки? – спрашиваю я.

– А зачем? – удивляются молодые люди.

Они не хотят эмигрировать. Али: здесь друзья. Другой: здесь такие девушки! – Какие? – С перцем! – Сладким или острым? – Острым! Острым!

Молодая фотохудожница Неда, острый перец и наша спутница в поездке по Ирану, хохочет…

Пусто. Ни одного туриста. Люля-кебабы прекрасны, но однообразны. Великие мечети Эсфахана восхитительно однообразны… Шираз – город кальянов. Мавзолей Хафеза. Лунная ночь. Пахнет цветами. Пальмы и кипарисы. Прозрачный мрамор могильной плиты. Здесь принято гадать по книгам Хафеза. Гадаем. Я раскрыл наугад. О любви к вину и о лицемерии. Сошлось! Зяблик открыла на странице, где описывалось в подробностях наше первое с ней свидание…