АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 3

Гарсиа с трудом поборол подступившую панику и тошноту. Если мыслить логически, всё должно проясниться — так он уверял себя. С тех пор, как состав вышел из Львова, ему довелось остановиться всего единожды. Должно быть, там они и сошли. Но может ли быть такое, что все пассажиры поезда предпочли безымянную станцию в горах конечной остановке — Унгвару?

Где же попутчики? Куда исчезли вместе со своими громыхавшими кружками, дразнящим и аппетитным запахом вареной курицы и шуршанием бумаги, в которую яства завернули для сохранности? Почему отзвучали внезапно в вагонах детский гомон и мужские серьёзные разговоры? Отчего подолы дамских нарядов больше не метут дорожку вагонного коридора?

Гарсиа подёргал в одном из опустевших купе за ручку, открывавшую окно с толстыми, запотевшими стёклами. Однако та не поддалась. Казалось, сам поезд не желал отпускать его на волю, не давал глотнуть хотя бы немного свежего воздуха и привести в порядок разум и мысли.

Путник из Сердани проследовал дальше, к отсеку проводников. Боязливо оглянулся, наконец, набрался смелости, постучал в дверь — в надежде получить ответы на все вопросы и вернуть уверенность в происходящем, утерянную при виде обезлюдевшего вагона.

Дверь в купе проводников внезапно резко дёрнулась и с громким лязгом отлетела в сторону. Не то, что бы некто быстро отодвинул её, напротив. Перегородка, отделявшая незадачливого путешественника от купе, была вырвана с петлями и отброшена в узкий коридор вагона самым зверским образом.

Гарсиа едва успел посторониться, когда мимо пролетел массивный кусок фанеры с зеркалом, которое тут же разбилось, осыпав потёртую тканую дорожку сотней блестящих осколков.

Следом за звоном и грохотом послышался другой звук — гортанный и низкий рык, рождавшийся в чьей-то пасти, переполненной слюной.

Затем рык перешёл во вдох — свистяще-утробный, грубый до тошноты, поднимавшийся из самого нутра того, кто его издавал.

В отделе рабочих поезда не нашлось ни проводника, ни помощников машиниста, ни даже буфетчицы. Там не было ни единой живой души, за исключением обладателя явно не человеческого рыка.

Наконец в дверном проёме возникла массивная кожаная грудь, покрытая белой длинной шерстью, неясно мерцавшей в свете попадавшихся по пути следования состава ночных фонарей. Густая шерсть росла так же нелепо, как торчали в разные стороны и сосны, и ели в местных проклятых горах.

Гарсиа почувствовал неминуемость остро, как ещё никогда с самого момента своего рождения.

Едва паровоз влетел с разбегу в следующий по счету тёмный тоннель, громкий рык-полухрип повторился и перешёл в угрожающее низкое рычание.

Поезд крикнул на прощанье своё громкое «ЧУ!».

Болезненная, невыносимая темнота разлилась перед глазами Гарсиа, и состав огласил его вопль, который он просто не в силах был сдержать — ААААААА!

А нечто вторило ему и поезду, бывшему с ним заодно. И разевало зубастую пасть, и рычало, и с громким хрустом вгрызалось в плоть и кости. И те поддавались напору, ломались, словно еловые щепки — стр, стр, стррр.

АЛЕКСАНДР ДЕДОВ ПРИШЛИ К ВАМ ШУТ И ФОКУСНИК

Полночь. Над болотами нависла едва заметная дымка, свет луны окутал Гнилов лес зловещим жёлтым одеялом. Погода выдалась безветренная; одно удовольствие стоять на часах, когда тёплые порывы не приносят с болот омерзительные миазмы.

Чизмеград — город небольшой, всего-то две тысячи душ и ещё сотня-другая живёт в крепости Совета. Стена по периметру — восемь вёрст; выставил фонарь, да знай себе нарезай круги.

Адриан и Живодраг дежурили в башне у ворот. Почитаемая работа — орудовать прожектором и пулемётом. Ворота у Чизмеграда одни, дубовые, окованные железом. И в старину полудемоны и кочевники пытались брать город штурмом, да всё без толку, а нынче под пули редкий дурак полезет. Лишь дикий белобрысый степняк, обожравшись мухоморов, может под прожектор выскочить, да начать палить из своих кремниевых пистолетов. Слава Небу, такое случалось всё реже! Настали воистину спокойные времена.

— А ну стой! — Живодраг развернул прожектор, мощная лампа со спиралью в десять тысяч свечей выхватила из тьмы две фигуры. Слева, опираясь на тяжёлое копьё, ссутулился тощий старик в буром холщёвом плаще. Длинные волосы он заплёл в две толстые седые косы, ростом велик — сажень без чети. Рядом с ним, весь обвешанный тяжёлыми торбами, замер шут, одетый в вызывающе-яркое тряпьё, к каждому клочку этих нелепых одежд за каким-то хреном пришили по бубенцу; малейшее движение — и шут звенел как копилка с динарами.

— Доброй ночи вам, достойные воины, — старик говорил с шеольским акцентом. — Пустите бродячих артистов! Берём недорого, имеем кое-что показать, клянусь вашими сапогами!

Старшина Живодраг отпустил пулемёт. Длинный старик и коротышка шут в серебряной маске не выглядели опасно. Уж он-то знал, сколько безумных степняков положила его меткая очередь.

— Кто там, Живодраг? — за спиной возник Адриан. — Кто такие? — крикнул он незнакомцам.