Акселерандо

Каменный пол огромной галереи музея украсил восьмиметровый обеденный стол красного дерева, расположившийся под висящими под потолком скелетом гигантского аргентинозавра и древней, больше чем столетней космической капсулой Меркьюри. На противоположных концах накрыты два сервиза, и свет зажженных свечей мерцает на столовом серебре и изысканном фарфоре. В тени грудной клетки трицератопса в кресле с высокой спинкой сидит Сирхан. Напротив него расположилась Памела, одетая к обеду по моде времен ее молодости. Жестом, адресованным ему, она поднимает бокал вина. — Почему бы и тебе не рассказать о своем детстве? — спрашивает Памела. Высоко над ними сквозь стеклянную крышу мерцают кольца Сатурна, как полоса светящейся краски, которой плеснули на полночные небеса.

Сирхан опасается открываться ей, но он находит утешение в том, что в ее положении у нее вряд ли найдутся способы использовать против него то, что он может рассказать. — О каком детстве вы пожелаете узнать?

— Что значит — о каком? — Морщины на ее лице изгибаются — это она хмурится в недоумении.

— У меня было их несколько. — Теперь его черед хмуриться. — Мать не переставала нажимать кнопку перезагрузки, надеясь, что я вырасту лучшим.

— Мать не переставала, не переставала она — выдыхает Памела, явственно взяв это на заметку как оружие против заблудшей дочери. — Как ты думаешь, почему она так делала?

— Это было единственным способом воспитать ребенка, который она знала — оборонительно говорит Сирхан. — У нее, можно считать, не было сверстников. И возможно, она так пыталась оградить от недостатков собственного характера. Когда у меня будут дети я заведу нескольких, самоуверенно думает он. (Это значит — когда он достигнет подходящего положения, чтобы найти невесту, и достаточной эмоциональной зрелости, чтобы было можно активировать органы сотворения потомства. Сирхан, будучи созданием крайне осторожным, не собирается повторять ошибки своих предков по материнской линии).

Памела морщится. — Это не моя вина — тихо говорит она. — Да уж, изрядно ее отец наворотил… Но сколько… сколько у тебя было разных детств?

— О, довольно много. Было одно основное, там были Мать и Отец, которые все время спорили друг с другом. Она отказывалась принимать чадру, а он был слишком жестоковыйный, чтобы признаваться себе, что он лишь немногим более, чем альфонс. Они были двумя нейтронными звездами, несущимися по смертоносной спирали к гравитационному коллапсу. И были другие мои жизни, проходившие параллельно с главной, ответвившиеся и воссоединенные. Я был молодым пастухом коз в срединном царстве в древнем Египте, я помню это. И я был типичным американским ребенком, выросшим в 1950-х в Айове, а еще одному мне выпало жить во время возвращения Скрытого Имама… — Сирхан пожимает плечами. — Наверное, именно тогда и началось мое увлечение историей.

— А не думали ли твои родители сделать тебя маленькой девочкой? — спрашивает его бабушка.

— Мать пару раз предлагала, но отец запретил это. — Скорее, счел что это противно закону божьему, вспоминает он. — У меня по сути было довольно консервативное воспитание.

— Ну, я бы не сказала. Вот когда я была маленькой девочкой — у меня действительно больше ничего не было. И у всех остальных детей не было и быть не могло. Никаких там вольностей с осознанным выбором личности. Не было никакого выхода, могло быть только бегство. Скажи, бывало тебе трудно осознавать, кто ты такой на самом деле?

Прибывает первая порция, ломтики дыни на серебряном подносе. Сирхан терпеливо дожидается, пока его бабушка упорно пытается заставить стол обслужить ее. — Чем большим количеством людей ты бывал, тем лучше ты понимаешь, кто такой — ты сам — говорит Сирхан. — Сначала надо узнать, что это такое — быть кем-то другим. Отец считал, что наверное, это не очень правильно для мужчины — слишком хорошо знать, что значит быть женщиной. А дед не соглашался но вы уже знаете об этом, добавляет он своему собственному потоку сознания.

— Вот уж действительно. — Памела улыбается ему, как могла бы улыбаться покровительственная тетушка, если в этой улыбке не сквозило что-то азартное и акулье, заставляющее быть начеку. Сирхан пытается не выдать смущения. Он быстро отправляет в рот ложку с дынными ломтиками, и тут же разветвляется, посылая парочку отражений открыть пыльные тома этикета и выяснить, не был ли его поступок моветоном. — Так тебе понравились твои детства?