— Иногда я думаю, что смерть даже более неизбежна, чем налоги — мрачно отвечает его бабушка. — Люди живут не в пустоте, мы все — часть большего действа… жизни. — Она смотрит вдаль, куда-то поверх тропосферы Сатурна, где за легкой пеленой аммиачного снега восходит окруженное рубиновым сиянием Солнце. — Старое уступает дорогу новому. — Она вздыхает и подтягивает рукав за браслет. С момента обезьяньего вторжения она стала все время носить старинный скафандр — облегающий черный шелк, сквозь который идут гибкие трубки и серебряная сеть умных датчиков. — Приходит время уйти с его дороги, и я думаю, мое наступило уже довольно давно.
— М-м-м — говорит Сирхан, удивляясь этому новому аспекту ее долгих самоосуждающих признаний. — Но что, если вы говорите так просто потому, что чувствуете себя старой? Если это физиологическая неисправность, мы можем починить это и…
—
— Своим создателем? Так вы — теист?
— Я? Наверное, да. — С минуту Памела молчит. — Хотя к этому вопросу есть столько разных подходов, что трудно понять, какому верить… Долго, очень долго я подозревала, что твой дед, на самом деле, просто знает ответы. И что я была неправа во всем. Но потом… — Она опирается на клюку. — Он объявил, что выгружается. И тогда я поняла, что все, что у него было — это только античеловеческая и жизнененавистническая идеология, которую он принимал за религию. Восхищение зануд и небеса артилектов. Простите, но нет, спасибо. На это я не куплюсь.
— Ох. — Сирхан, прищурившись, смотрит на облачный пейзаж — на мгновение ему кажется, будто он видит что-то в далеком тумане, на неопределимом расстоянии (сложно отличить сантиметры от мегаметров там, где нет ни единой точки опоры, а в пространстве до горизонта уместится целый континент), но что именно — он сказать не может. Наверное, еще один город, с очертаниями моллюска, с выдвигающимися антеннами, и причудливым хвостом узлов-репликаторов, колыхающихся внизу. Потом его скрывает полоса облаков, а когда проясняется, там уже ничего нет. — Но что тогда остается? Если не верить в благосклонного создателя ни в каком виде, умирать должно быть страшно. Особенно если делать это так медленно.
Памела улыбается, но и череп выглядел бы жизнерадостнее. — Это же совершенно естественно, дорогой мой! И тебе же не надо верить в Бога для того, чтобы верить во вложенные реальности? Мы используем их каждый день, как инструменты сознания. Примени антропный принцип — и разве не станет ясно, что вся наша вселенная, вероятно — симуляция? Мы живем в довольно раннюю эпоху ее истории. Возможно, это… — она тычет в сторону алмазоволоконной внутренней стенки пузыря, ограждающей город от завывающих криогенных сатурнианских штормов и удерживающей неустойчивую земную атмосферу внутри, а водородные ветры и аммиачные дожди — снаружи — …всего лишь одна из симуляций в паноптикуме какого-нибудь генератора древней истории, который миллиард триллионов лет спустя прогоняет заново все возможные пути возникновения разума. Смерть будет пробуждением кем-то б
— Но как же… — Сирхан умолкает. По его коже ползают мурашки.
— Зачем портить? — Она смотрит на него с жалостью. — Все с самого начала было порчено. Столько самоотрицающей жертвенности, и ни капельки сомнений. Если бы Манфред так страстно не хотел не быть человеком, и если бы я со временем научилась бы гибкости, возможно мы бы все еще… — Она прерывается на полуслове. — Как странно.
— Что?
Памела с удивлением на лице поднимает клюку и показывает ей на вздымающиеся грозовые тучи.
— Клянусь, я видела там омара…