Акселерандо

Аннетт проходится по планам Манфреда на выходные асфальтовым катком соблазнов. Он рассчитывал найти отель, отправить пресс-релиз, и уделить некоторое время изучению путей финансирования РТД, а так же исследованию размерности вариабельности доверия при репутационных сделках, после чего направиться в Рим. Вместо этого Аннетт тащит его к себе домой, в большую квартиру-студию, в глубине парижского Марэ. Она усаживает его за барную стойку, быстренько ликвидирует беспорядок в его багаже, пока он перекусывает, а затем закрывает ему глаза и дает выпить две подозрительные на вкус капсулы. Потом наливает себе и ему по высокому стакану ледяного Аквавита, на вкус в точности похожего на польский ржаной хлеб. Затем, когда они осушают свои стаканы, они буквально срывают одежду друг с друга. Манфред с огромным удивлением замечает собственную эрекцию, крепкую, как стальной лом — после их последней буйной ссоры с Памелой он вроде бы предполагал, что его больше не интересует секс. Однако они оказываются на постели Аннетт, среди разбросанной одежды. Она очень консервативна: она предпочитает наготу, и физическое проникновение, и обыкновенный трах прошлого века изощренным фетишам века нынешнего.

Потом Манфред с еще большим удивлением замечает, что возбуждение никак не спадает полностью. — Капсулы? — спрашивает он.

Она обнимает его тонким, но мускулистым бедром, протягивает руку и берет его член. Сжимает его. — Да — признает она, — Тебе нужна совершенно особая помощь, чтобы развеяться. Сжимает еще. — Кристаллический мет и традиционный ингибитор фосфодиэстеразы[75]? — Он сжимает ее маленькую грудь, чувствуя себя примитивным и грубым. Нагота… Он не помнит — позволяла ли Памела ему когда-нибудь увидеть ее полностью обнаженной? Она считала, что кожа сексуальнее, если она скрыта. Еще одно сжимающее движение руки Аннетт, и он снова напрягается. — Еще!

Потом Манфред ощущает, как саднит кожа и ноет тело. Она показывает ему, как пользоваться биде. Все сверкает чистотой, а ее прикосновение электризует. Пока она принимает душ, он сидит на крышке туалета и увлеченно вещает о Тьюринговой полноте как атрибуте устава компаний и о клеточных автоматах, о криптографической проблеме взаимно неизвестных сверхдлинных последовательностей и о его работе над решением коммунистической Проблемы Центрального Планирования с помощью сети сцепляемых интерлокингом[76] полностью автономных компаний, о неизбежной коррекции рынка доверия и о зловещем восстании музыкальной записывающей индустрии из мертвых, и конечно, о все еще насущной необходимости разобрать Марс.

Потом она выходит из душа, и он говорит, как он любит ее. Она целует его, снимает с его головы наушники и очки, сделав его действительно обнаженным, садится к нему на колени, и трахает его снова и снова, так, что его мозги окончательно отключаются, она шепчет ему на ухо, как она любит его, и как она хочет быть его менеджером. После чего она ведет его к себе в комнату, говорит ему, что именно она желает, чтобы он надел, одевается сама, дает ему зеркало с дорожкой белого порошка, и Манфред втягивает его. Когда он оказывается достаточно наряжен, они отправляются в поход по клубам с твердым намерением кутить всю ночь — Аннетт в смокинге, а Манфред в белом парике, в красном шелковом платье с открытыми плечами и на высоких каблуках. Где-то перед рассветом, выдохшись, выдохшись и кружась в последнем танго в БДСМ-клубе на улице Святой Анны, и положив голову на плечо Аннетт, он понимает, что да, оказывается, действительно возможно испытывать страсть с кем-то еще, кроме Памелы.

* * *

Айнеко будит Манфреда, упорно тычась головой в его лоб над левым глазом. Он стонет, пытаясь открыть глаза. В голове гулко стучит, во рту свалка, а кожа склизка от макияжа. Откуда-то доносится громкий стук. Айнеко продолжает настойчиво мяукать. Манфред садится, чувствуя, как шелковое белье натирает ужасно саднящую кожу — похоже, он просто повалился на кровать полностью одетым, да так и заснул. Из спальни доносится храп, во входную дверь кто-то барабанит, и похоже, настойчиво желает попасть внутрь. Черт. Он потирает виски и пытается встать, чуть не растягивается на полу и понимая, что даже не снял эти туфли на смехотворно высоких каблуках. Сколько я вчера выпил? — гадает он. Его очки лежат на барной стойке, он надевает их и моментально оказывается посреди вихря идей, требующих внимания. Манфред поправляет парик, подбирает юбки и, спотыкаясь, идет к двери с нехорошим чувством. Хорошо, что его публично котируемая репутация — параметр совершенно технический.

Он открывает дверь. — Кто там? — спрашивает он по-английски. В ответ кто-то толкает дверь внутрь так, что Манфред, сбитый с ног, врезается в стену и сползает по ней. Его очки отключаются, а по боковые дисплеи наполняются цветным мельтешением помех.