Аксенов

Е.П.:И вот я тебе что скажу: слава тебе, Господи, что сейчас от русской литературы со всех сторон отъе… отвязались. А раньше — использовали со всех сторон, а до собственно литературы если и было кому дело, то, увы, немногим.

А.К.:А здесь обижались: как же так, Василий Палыч, вас использует кто-то, кроме нас, в своих далеко идущих целях! И это было очень тяжелое положение советского и особенно советского антисоветского писателя — понимать, что тебя и так и так нагнут. Это нас, слава богу, миновало, а те, кто постарше, хлебнули подобных радостей досыта. И Трифонов, и Гладилин, и Окуджава.

Е.П.:Миновало, говоришь? Не знаю… Вася мне рассказывал и где-то даже на выступлениях об этом говорил: вот когда при советской власти были, мягко говоря, проблемы с публикцией «Ожога», то это по крайней мере выглядело логичным. Но ведь были же сложности и с последними романами! То есть не совсем, не совсем от писателя отстали, хотели, чтоб опять чему-нибудь послужил. Издательства даже договоры иной раз расторгали, невзирая на бешеную его популярность. Мол, это теперь не требуется… психология байронитов и все такое некреативное…

А.К.:Понимаешь, Аксенов оказался очень существенным для общественного сознания нескольких эпох. Нам казалось, что только советская власть все время предлагала людям выбор. «Кто не с нами, тот против нас…» А Вася испытал на себе, что любая эпоха предлагает такой выбор — не идеологический, так эстетический. И кошмар нашего существования заключается в том, что нам независимо от того, какая власть на дворе, упорно предлагают некоторый выбор. И почему-то Аксенов постоянно оказывается в центре этого выбора. И он, я думаю, был первым — не боюсь этого слова — первым из русских писателей, который отказался делать выбор. Он был правым, но не был на стороне правых. Он был государственник, но никак не общался и не поддерживал тесных отношений… дружеских с действующей государственной властью, с которой многие антигосударственники стараются дружить. Он был либерал, но все время с либералами ссорился, в частности, по поводу чеченской войны. Ну и так далее. Он первым предложил такую модель поведения русского писателя. Люди его поколения и старше обязательно примыкали к чему-то или к кому-то… А он был первый не примкнувший. И вот мы, уже после него, можем себе нечто подобное позволить…

Е.П.:Вот почему я еще тверже стою на своем: настоящее открытие Аксенова Западом впереди. Открытие русского писателя, разрушившего все стереотипы — и литературы, и писательского поведения. Откроют, когда оценят его независимость — и литературную, и человеческую.

А.К.:Итак, попробуем сделать вывод. Первая международная известность, даже слава у Аксенова возникли как бы по недоразумению: западноевропейская и американская левая интеллигенция приняла его за своего. «Аксенов? О, это наш человек, новая эстетика, новые герои, молодые, противостоящие истеблишменту…» Потом они разобрались: э, истеблишмент-то коммунистический! Значит, он антикоммунист! И отвернулись. И известность… Свернулась, в общем, и известность. Скукожилась. А теперь, ты считаешь, впереди новое международное признание Аксенова, просто как крупнейшего писателя, независимо от право-левой ориентации и прочего преходящего?…

Е.П.:Аксенова многие принимали за своего. А он не был своим никому — он был сам по себе, как и его литература. На этом, пожалуй, и остановимся пока.

Приложение

Колесова Наталья Васильевна

Из диссертации кандидата филологических наук «ЗАИМСТВОВАНИЯ В ИДИОСТИЛЕ В. АКСЕНОВА»

10.02.01 Красноярск, 2005, 167 с. РГБ ОД, 61:05–10/1575