Аксенов

А.К.: Ясным. И ясность эта — уже не литературное качество Аксенова, а чисто человеческое. Для меня он был и остается чрезвычайно влиятельным человеком в ситуациях простой жизни, я будто вижу его облик, так много для меня значащий, так сильно отпечатавшийся в моем сознании. В моем сознании, в моей памяти, в моем восприятии. Я еще раз говорю, он был для меня не только классиком русской литературы, мгновенно оцененным мною, начитанным юношей, а все-таки, хоть и с оговорками, учителем жизни. Он меня незаметно учил самым простым вещам — ну, в какой руке вилку держать, в какой нож, я и до него знал, а вот какие штаны надевать, как с девушками говорить… Я, помню, всякий раз с интересом ждал, в каком виде Вася сегодня появится. Я помню, какое на меня сильное впечатление произвело, когда он свои длинные волосы вдруг остриг…

Е.П.: Ну, я-то познакомился уже со стриженым и непьющим Аксеновым. Ты знаешь, вот что интересно: при всем к нему безграничном уважении учителем жизни в твоем понимании этих двух слов он для меня, как ни странно, тогда не был. Слишком далек он был от меня, слишком недоступен. Я ведь тогда совершенно ничего не знал о его нищем казанском детстве, и передо мною был уверенный, красивый, пахнущий дорогим парфюмом московский плейбой, мировая знаменитость. Недоступный, как его джинсовая фирменная куртка, которую я уже вспоминал. Помнишь мой ныне заезженный афоризм «Все мы вышли из аксеновской джинсухи, как из гоголевской шинели»? Так каким же Аксенов мог быть для меня учителем жизни, если у него на столе «Кампари» из «Березки», а у меня — портвейн «Кавказ» и пельмени из пачки, которыми я всех метропольцев угощал?

А.К.: Действительно. А я был стиляга. Нищий, но стиляга. И Аксенов для меня был хоть и недостижимым, но образцом.

Е.П.: А моим учителем жизни был Боря Мессерер, я за него неоднократно по этому случаю тосты произносил. Это он научил меня элегантно пить, а не нажираться. Король московской богемы Борис Мессерер меня многому научил.

А.К.: Отсюда и твоя тогдашняя черная шляпа взялась, в которой тебя Валера Плотников снял?

Е.П.: В каком смысле «отсюда»?

А.К.: В смысле — это Борино влияние?

Е.П.: Я вообще-то в шляпе ходил, еще когда в школе учился. А вот Вася никогда в шляпе не ходил!

А.К.: Точно! Никогда.

Е.П.: Я ходил в шляпе, и Боря Мессерер ходил в шляпе. У Бориса Асафовича в его мастерской на Воровского вечно был по вечерам дым коромыслом со всякими великими знаменитостями, шикарной выпивкой и жратвой. А как-то я к нему пришел, а у него на столе вдруг килька в томате, отварная картошечка, лучок, водка «Московская». И он меня сразу стал учить. В смысле, что сегодня, вот видишь, — килечка, так выпей водочки и килечкой закуси. А завтра, может, Господь пошлет тебе осетринку — тоже возрадуйся, но не гордись. Учитель! Мне это очень понравилось, я все это описал потом в автобиографическом романе «Душа патриота».

А.К.: С Васей такой разговор был бы абсолютно невозможен, и никакую «килечку» он бы на стол ставить не стал. На той вечеринке с американскими и английскими славистами, которая началась днем и продолжалась едва ли не сутки, стол ломился. Вася, конечно, все приволок, да и они — из «Березки». Я смотрел на все это с некоторым ужасом советского человека: ну, водка с винтом — это само собой, а вот вина! Вина французские! А закуска! Боже мой! А помидоры не гнилые! Боже мой! Боже мой!.. И еще одна история. Уже помянутая тогдашняя моя жена сшила мне из грубого полотна с аппликациями из какого-то старого шарфа такую сумку на длинной лямке через плечо. Такую торбу, с какими ходили тогда московские хиппари. И я заявился с этой говенной самодельной сумкой на концерт Киры Аксеновой в Зале Чайковского, где она пела старинные народные так называемые плачи, а чтец Журавлев читал «Царя Федора Иоанновича»…

Е.П.: Да-да, ты мне неоднократно рассказывал об этом выдающемся событии.

А.К.: А Вася созвал туда всех своих друзей. И очень волновался из-за Киры, надо сказать. Но тем не менее нашел время похвалить мою эту жалкую сумку. Представляешь? Вася весь такой модный, в своей синей замшевой куртке мне говорит, что моя сумка — самострок — очень клевая. То есть он мне просто делает приятное, очень точно понимая, что делает приятное.