Актерское мастерство. Американская школа

Этой же скрытой силой был очарован и Антонен Арто, когда увидел балийских танцоров в Париже в 1931 г. «Безусловно, это чистый театр, эта изнанка абсолютного жеста, который сам есть идея и принуждает дух проходить, чтобы стать замеченным, через лабиринты и сплетения волокон материи, – все это дает нам как бы новое представление о том, что принадлежит непосредственно к области форм и явленной материи», – писал он [8].

За 18 лет, что я езжу на Бали, мне довелось наблюдать таксу дважды. Первый раз – во время импровизированного спектакля театра теней, который давали И Вайан Ваджа и Ида Багус Аном. Второй раз – в гостях у самого знаменитого балийского художника, Иды Багуса Маде, когда он показал один из своих шедевров. Год за годом я возвращался на Бали в надежде еще раз приобщиться к этому редкому и прекрасному зрелищу и когда-нибудь с помощью балийских масок передать свойство таксу и западному театру.

Впервые это ощущение, которое теперь известно мне как таксу, я испытал на репетиции инсценировки «Мефистофеля» Клауса Манна в театре Du Soleil. Подарил мне его знаменитый датский актер Йенс Йорн Споттаг, исполнявший роль Хендрика Хефгена. В сцене, где Хендриг Хефген берет уроки танца у своей темнокожей любовницы, наступил момент, когда понимание своего персонажа и партнерши вкупе с сосредоточением и точностью достигло у Йенса такого накала, что я плакал до конца репетиции. Я почувствовал легкость, как будто с плеч сняли тяжелый груз. Больше я такого на репетициях не испытывал. Сцену отшлифовали до блеска, но ощущения этого больше не появлялось. Когда спектакль представили на суд зрителя, отработанный хронометраж и мастерское чередование стаккато и легато также рождали отличный заряд, однако ему было далеко до таксу. Один-единственный раз, на той репетиции, актерский инстинкт подсказал мне: вот оно, то, чего мне не хватает в театре и чего я буду добиваться, пока не добьюсь в ходе собственной режиссуры.

Работая режиссером в Дании, я называл таксу энергией. Я усердно искал способ научить актеров обретать эту энергию на каждом спектакле. На репетициях мне удавалось ее добиться, однако при появлении зрителя тон спектакля начинало задавать низшее актерское эго. Зрительское восхищение тешило самолюбие актеров, и чем больше ими восхищались, тем меньше вырабатывалось энергии.

Таксу возникает стихийно, для него не существует определенного набора ритуалов. Маски и атмосфера дополняют друг друга: чем выразительнее форма и рисунок маски, тем сильнее она воздействует на наше воображение. Я видел снимки масок на Парижской выставке 1931 г., и они гораздо выразительнее тех, что используются на Бали сейчас. Очень немного осталось резчиков, способных потягаться в мастерстве с теми, кто когда-то выступал перед Арто. К их числу принадлежит Ида Багус Аном. Я спрашивал его, проводил ли он какие-нибудь ритуалы, колдовал ли как-то над масками, которые делал для меня, и он ответил, что нет, поскольку не считает приемлемым отдавать свою религию и веру на откуп западным интригам. «Для меня маска – это искусство, а не колдовство!» – сказал он. Этот разговор помог мне понять, откуда берется то сильнейшее воздействие, которым обладают маски.

Во многих случаях образ маски замещает обыденное представление актера о себе более выразительным, раскрепощающим образом. В каком-то смысле маска «расчищает завалы»: прорываясь через сознание актера, она распахивает двери для воображения и вдохновения. И когда актер работает с такими выразительными, сильными образами, может возникнуть таксу.

Западное сознание, приученное высоко ценить индивидуальность, рождает огромное эго, которое затрудняет работу с масками. В работе с маской эго подавляется, однако оно восстает снова и снова, пытаясь отвоевать контроль над телом. Поэтому в работе с маской / образом присутствует элемент подчинения.

Что означает таксу для балийского танцора? Аном на мой вопрос ответил, что иногда ощущает его, иногда нет. В многочисленных танцах, исполняемых для туристов, на таксу рассчитывать не приходится. Там есть красота, грация, но до высокого танца, который наблюдал Арто, им далеко. Что увидел Арто в Париже в 1931 г.? Он получил первое представление о красоте и форме, став свидетелем зрелища, посвященного небожителям. Он увидел древние метафизические жесты, вплетенные в танец для балийских божеств. Потрясенный, он не мог разгадать секрет того, что предстало его глазам.