Актеры шахматной сцены

Можно без всякого преувеличения сказать, что ответный ход – а он был вполне в духе Таля – ошеломил Бенко. Возникла откровенно водевильная и в то же время чисто шахматная ситуация: применив «новинку», Бенко нарвался на заготовленную дома реплику. Ибо Таль, сохраняя такой же торжественный вид и уже явно играя на публику, вынул из кармана одолженные у Петросяна огромные темные очки и тоже надел их, причем для верности поглядел в зал. Публика хохотала, смеялся довольный своей проделкой Таль; даже улыбнулся, впрочем довольно кисло, сам Бенко. Отступать было некуда, очков Бенко не снял, хотя они ему и мешали. Талю же очки, конечно, надоели, и он сунул их в карман, хотя зрители, жаждавшие продолжения спектакля, и кричали Талю, чтобы он снова их надел. Как и следовало ожидать, очки не помогли, и уже после двадцати ходов позиция Бенко была безнадежной.

После двадцать первого тура претенденты расстались с Загребом и направились в Белград. На прощальном вечере Талю был вручен приз газеты «Вестник» – за лучший результат в третьем круге: он увозил из Загреба шесть очков. Всего же у него теперь было пятнадцать с половиной. Керес имел четырнадцать. Большой заголовок над репортажем в одной из югославских газет был таким: «Семь гроссмейстеров приближаются к Белграду, Таль – к Ботвиннику!..»

Финиш турнира проходил в Белградском Доме профсоюзов, зал которого вмещает до двух тысяч зрителей. Здесь состоялась очередная и последняя встреча со Смысловым, встреча, которая по напряженности, драматизму и неожиданности финала не уступала трем предыдущим. Нетрудно понять, что Смыслову очень хотелось проучить Таля: во второй партии тот задел самолюбие экс-чемпиона мира, выиграв у него в эффектном стиле, в третьей же ускользнул от экзекуции, когда рука с розгой была уже занесена.

А Таль? Были ли у него причины рваться врукопашную? Вряд ли. Его, пожалуй, больше устроил бы не жаркий диспут, а мирная беседа за шахматным столиком. Но на финише его, как всегда, заносило! И, едва закончив дебют, он ринулся вперед, не разбирая дороги.

В ответ на движение королевской пешки Смыслов избрал на этот раз не Каро-Канн, а более инициативную сицилианскую защиту. Вскоре в центре и на королевском фланге завязались стычки. А затем Таль неожиданно пошел на явно не оправданную жертву коня. Отважившись на этот шаг, Таль отлично сознавал, что кидается в омут. Но он ничего не мог с собой поделать.

Заполучив лишнюю фигуру, Смыслов был занят поначалу ликвидацией непосредственных угроз. С этой задачей он благополучно справился, но при этом попал в цейтнот. Таль же продолжал вызывать злых духов, и на доске завихрился комбинационный смерч. Смыслов начал путаться, совершил одну ошибку, другую, непостижимым образом увел ладьи от короля, оставив его без свиты, и на 41-м ходу Таль нанес неожиданный удар, после которого оставалось только капитулировать.

Это была уже откровенно пиратская игра. Таль, правда, в душе сознавал, что в этой партии не только ходил по краю пропасти, но и почти свалился в нее. И все же он испытывал огромное удовлетворение. По неписаным шахматным законам нельзя было, оставшись без фигуры и не имея за нее достаточной позиционной компенсации, рассчитывать на спасение, тем более на победу. Но вот он доказал обратное.

Партии, подобные этой, ломали привычные представления. Коэффициент полезного действия фигур и пешек Таля был невиданно высок. Поэтому, действуя и меньшими силами, Таль создавал на стратегически важных участках шахматного фронта опасное давление. А если в таких партиях и присутствовало то, что принято именовать «везением», то Таль был вправе по этому поводу сказать: «Добейтесь того, чтобы вам так везло! Рискуйте так же, как я, оставайтесь без пешек и фигур, и да поможет вам бог!».

Победа над Смысловым имела неожиданное следствие. В следующем туре рассерженный неудачами Смыслов великолепно провел партию, отыгравшись на попавшем ему под горячую руку Кересе. Таль же в очередной раз победил Глигорича и к двадцать четвертому туру оторвался от Кереса уже на два с половиной очка.

Казалось бы, все кончено – в последних встречах оставалось выполнить кое-какие формальности и благополучно дотянуть дело до конца. Но у Таля внезапно обнаружились признаки депрессии. Таль принадлежит к тем натурам, которые наиболее полно раскрывают себя в борьбе, в соперничестве. Когда Таль видел перед собой спину уходящего вперед противника либо, на худой конец, слышал за собой его неровное дыхание – в такие моменты он был полон энергии, вдохновения, в нем кипели страсти. Но вот когда победа созрела и оставалось только протянуть к ней руку, Талю это усилие давалось с трудом. Боец с головы до ног, он не очень умел добивать поверженного гладиатора: техника реализации турнирного положения из-за всегдашней готовности поддаться соблазну риска была у него не на высоте.

Не будем поэтому удивляться, что перед последней партией с Кересом у Таля было депрессивное состояние. Авербах и Кобленц давали ему наказ, который был единственно разумным:

– Играй на ничью!