Актеры шахматной сцены

Если на сцене Петросян «играл скепсис» очень мягко, на полутонах, то за кулисами он раскрывал себя в этом смысле полностью. Каким ироничным, даже саркастичным был Петросян, анализируя с Львом Полугаевским их совместную партию в том же 41-м чемпионате. Может быть, бравада Петросяна была напускной? Ведь долгое время его позиция была критической… Я этого не знаю. Помню только, что Полугаевский после каждого иронического выпада соперника кидал на него молниеносные взгляды, в которых сквозь уважение к экс-чемпиону мира смутно проступало раздражение.

Была в этом долготерпении Полугаевского и своя игра. Как и Петросян, Полугаевский в том турнире берег силы для предстоявших вскоре матчей претендентов. В частности, его ждал четвертьфинальный матч с Карповым. Да и вообще он хотел спрятаться в тень, уйти с глаз, чтобы, упаси боже, его шансы в матче с Карповым не расценивались высоко. Вот, наверное, главная причина того, почему он готов был терпеть не щадившие его самолюбие реплики Петросяна. Просто удивительно, какие сложные, подчас непонятные обстоятельства обусловливают поведение даже выдающихся гроссмейстеров и на сцене и за кулисами!

Между прочим, на московском международном турнире 1981 года Полугаевский в партии с Петросяном был иным. Делая ходы в практически уже выигранной позиции, он тут же вставал из-за стола, отходил, приглаживая двумя руками волосы, и уже издали смотрел на доску пылающим взглядом: не зря ли я ушел? Это приглаживание волос – верный признак, что гроссмейстер доволен партией. Нет, не скрывал Полугаевский своих чувств, да и, наверное, не хотел скрывать.

А когда он показывал эту партию в пресс-центре, то был счастливый как мальчик, а в отдельные, наиболее приятные для него моменты взмахивал руками…

Кстати сказать, Полугаевский особенно ценит свой успех, старательнее, чем многие другие, строит свои роли, не доверяя ветреной импровизации. Он с такой одержимостью ведет борьбу, с такой полнотой стремится использовать для обдумывания буквально каждую минуту, что практически не отрывается от доски все пять часов игры. В юные годы у него во время игры от чрезмерного напряжения, случалось, шла носом кровь. Но несмотря на эту одержимость (а может быть, именно из-за нее!) с Полугаевским чаще, чем с другими большими актерами шахматной сцены, случались казусы трагического, а иногда и трагикомического свойства.

Приходилось ли вам видеть, как у человека волосы встают дыбом? Мне однажды довелось. Зрелище, скажу я вам, впечатляющее.

В одном из последних туров чемпионата страны 1967 года Полугаевский встречался с Эдуардом Гуфельдом, тогда еще мастером. Натура очень эмоциональная, даже экспансивная, Гуфельд в шахматных спектаклях играет не главные, а чаще всего характерные роли, но в них бывает иногда чудо как хорош! Особенно ярко играет самолюбивый Гуфельд, когда в роли партнера выступает известный гроссмейстер – тут он действует с предельной самоотдачей.

Так вот встреча Полугаевский – Гуфельд. Полугаевский запланировал получить очко, оно ему крайне необходимо, да и соперник не из самых сильных. Словом, завязывается острое сражение, положение Гуфельда становится опасным, но он держится. Полугаевский лихорадочно ищет возможности для решающего удара, ищет, но не находит, минуты бегут, а Гуфельд держится! И даже готовит контрудар. Короче говоря, Полугаевский попал в цейтнот и просмотрел мат в два хода! До мата в турнирах такого класса дело, как правило, вообще не доходит, а тут еще трагедия произошла в разгар борьбы, при полной доске фигур. Полугаевский встал из-за стола в состоянии транса, глаза его не отрывались от доски, а волосы стояли дыбом в буквальном смысле слова.

По-своему еще более драматичная история случилась с Полугаевским в чемпионате 1977 года. Играя с Кареном Григоряном, он получил перспективную позицию и в самом радужном настроении обдумывал сорок первый ход. Как рассказывал Таль, «Полугаевский не замечал ни искоса поглядывавших на партию судей, ни соперника, непрерывно совершавшего челночные рейсы по сцене». С волнением наблюдали за происходившим и зрители, особенно те, кто надеялся на победу гроссмейстера.

Финал этой загадочной мизансцены был потрясающим: когда флажок на часах Полугаевского с еле слышным шелестом опустился, судья смущенно объявил ошеломленному гроссмейстеру, что тот просрочил время и, стало быть, потерпел поражение. Как?! Почему?! Ведь сделано сорок ходов, вот он бланк с записью, поглядите!.. Увы, Полугаевский дважды записал один и тот же, двенадцатый ход, и, следовательно, спокойно обдумывал он не сорок первый, а сороковой, контрольный ход… Я не видел Полугаевского в тот роковой момент, но вполне допускаю, что волосы опять стояли у него торчком.

И было от чего. Такие истории случаются крайне редко. Известен, правда, казус с Ботвинником во время его третьего матча с Василием Смысловым – в 1958 году. Пятнадцатую партию Ботвинник отложил в позиции, где его победа не вызывала сомнений.