Актеры шахматной сцены

Но, может быть, если не считать системы Эло, такое положение существовало всегда? В том-то и дело, что не всегда. Да, спорт и прежде обладал приоритетом в определении победителя, и это справедливо, ибо при всем своем внутреннем многообразии, при том, что мотивы искусства заложены в генетический код этой игры, шахматы все-таки прежде всего спорт, борьба, Но в старину отношения с искусством у шахматного спорта были более лояльные. Вспомним хотя бы, что на знаменитом турнире в Гастингсе в 1895 году приз за красивейшую партию равнялся призу за четвертое место!.. А сейчас призы за красивую игру даются часто кому-нибудь из последних – чтобы подсластить горечь неудачи. Мне приходилось работать в качестве репортера на чемпионатах страны, где специальные призы распределялись по принципу: никто не должен быть обижен. Стоит ли доказывать, что это приводило к инфляции и без того мало что значащих призов…

Роковую роль в усилении спортивных мотивов в шахматах в ущерб искусству сыграл, как ни покажется это странным, одиннадцатый чемпион мира Роберт Фишер. Стремясь поднять престиж шахмат, Фишер стал требовать – и добился – не виданных прежде гонораров для себя, а заодно и для других гроссмейстеров экстракласса. Говорят, что он заслужил по этой причине прозвище «председатель месткома». Призовые фонды в матчах на первенство мира и в так называемых супертурнирах резко возросли.

Казалось бы, можно только порадоваться за гроссмейстеров, нелегкая борьба которых получила наконец адекватную оценку. В самом деле, если сильнейшие боксеры мира получают миллионные призы, то почему же этого не достойны шахматисты?

Но экология учит, как известно, необычайной осторожности при изменении биологических условий существования тех или иных существ. Кролики, к примеру, были ввезены в Австралию с самыми благими намерениями, но стали потом бичом тамошних фермеров. Желая добра шахматам, Фишер способствовал еще большему преобладанию спорта над искусством. В сочетании с жесткой системой отбора и коэффициентами Эло экстрагонорары отодвинули искусство на третий план.

Нынешняя система выявления претендента на матч с чемпионом мира, действующая с некоторыми изменениями четвертый десяток лет, имеет бесспорные достоинства. Она строго регламентировала отборочную процедуру и в каждом отдельном случае выдвигала действительно самого достойного соперника чемпиону. Но, закрывая наглухо дверь перед остальными претендентами, эта система тем самым резко повысила роль и значение спортивного результата.

Прежде, при несомненном хаосе, позволявшем чемпионам мира диктовать свои, порой трудно выполнимые условия либо попросту уклоняться от поединков с нежелательными противниками, у шахматистов творческого склада все же оставался свой шанс. В качестве примера можно сослаться хотя бы на Фрэнка Маршалла и Давида Яновского, сыгравших матчи с Ласкером. Да, силы были неравны, но ведь не только за спортивные достижения, а и за клокотавшее в них творческое, артистическое начало удостоились Маршалл и Яновский такой чести. («Партии Яновского, – говорил Ласкер, – показывают, что он может десять раз держать в руках выигрыш, но, жалея расстаться с партией, в конце концов уверенно ее проигрывает»). Это были действительно выдающиеся актеры шахматной сцены, хотя и не игравшие главных ролей. А когда первый чемпион мира Вильгельм Стейниц назвал своим соперником выдающегося русского маэстро Михаила Чигорина, он, несомненно, учитывал не только силу этого гиганта, но и его мятежный творческий дух.

Чего теперь может удостоиться гроссмейстер, который в отборочном соревновании восхитил всех творческим содержанием своей игры, но отстал на половинку очка от своего менее яркого, но зато более расчетливого, практичного соперника? В лучшем случае – небольшой хрустальной вазы как специального поощрительного приза и как весьма слабого утешения за то, что его глубокая и эффектная игра не повлияла на турнирную судьбу, и, что хуже, никак не повлияет на дальнейшую судьбу вообще.

Так что же – ломать установившийся порядок и возвращаться к временам чемпионского диктата? Или присуждать первое место тому, кто играл с большей творческой отдачей, независимо от спортивного результата? Нет, автор, разумеется, далек от подобных экстремистских тенденций. Но повысить авторитет эстетического начала в шахматах, привести спорт и искусство в некое гармоничное соответствие необходимо. Ибо, как справедливо замечают Бронштейн и Смолян, «…очковый рационализм душит зрелищность и артистизм, без которых шахматы жить не могут».

Каким же образом можно поднять престиж шахматного артистизма?