Актеры шахматной сцены

А то, что идеи, которые подвигнули Семенова на его изобретение – назовем его систему так, давно носятся в воздухе, подтверждается хотя бы фактом публикации в 1969 году полемических заметок шахматного судьи А. Егорова из города Фурманова Ивановской области в еженедельнике «64». Взбудораженный тем, что в 37-м чемпионате страны, который одновременно являлся зональным турниром, было невиданное количество партий, заканчивавшихся вничью на 17–25-м ходах после 30–40 минут «борьбы», Егоров внес несколько предложений. Во-первых, ввести в правила понятие «позорной» ничьей (редакция «64» предложила заменить эпитет «позорной» – по Семенову: «преждевременной»). К преждевременной: ничьей Егоров предложил относить ничьи, заключенные ранее установленного (40-го) хода и ничьи ввиду троекратного повторения позиции (за исключением случаев, когда отказ от повторения приводил к явному ухудшению позиции одного из соперников).

Понимая, что и 40 ходов не остановят тех, кто решил уклониться от борьбы, Егоров предложил изменить систему зачета результатов, а именно: выигрыш – 4 очка, ничья – 2 очка, ничья преждевременная – 1 очко. Судейская коллегия при этом неизбежно должна была бы перейти от пассивной роли регистратора событий к подлинному судейству, то есть определению характера ничьей с вытекающими отсюда спортивными последствиями, а именно: начислению партнерам по одному или по двум очкам.

С моей точки зрения, система Семенова даже только в той части, которой касается Егоров, более совершенна. Тем не менее как сам факт бунта против голого практицизма в шахматах, заметки Егорова не могут не вызвать сочувственного отклика.

Но вот редакционное примечание, которым была сопровождена публикация Егорова в «64», сочувствия у меня не вызывает, хотя все акценты в этом примечании расставлены вроде бы правильно: письмо Егорова, указывает редакция, «проникнуто, как нам кажется, желанием напомнить ведущим шахматистам об их долге перед миллионами любителей нашей прекрасной игры…»

Во-первых, ничего не «кажется»: письмо шахматного судьи (в ту пору – республиканской категории) не что иное, как гневный протест против тенденций уклонения от настоящей борьбы. Но напоминать ведущим шахматистам – а если договаривать до конца, это чемпион мира и гроссмейстерская элита – об их долге перед любителями шахмат незачем. И сильнейшие гроссмейстеры и рядовые мастера с превеликой охотой станут соблюдать свой долг, если это не будет наносить урон их спортивным целям.

Но этого мало. Хрустально чистая струя искусства в шахматах должна получить адекватную по возможности оценку в спортивных показателях. Только тогда, когда творчество сможет естественно слиться со спортивными стимулами, восстановится столь необходимая гармония между спортом и искусством в шахматах. И только тогда будет наконец по достоинству оценена рыцарская самоотверженность тех, кто и сейчас, в эпоху откровенного торжества спортивного начала, своим художническим подходом к шахматной борьбе беззаветно отстаивает творческий дух шахмат.

Парадокс Ботвинника

Я с детства не любил овал,

Я с детства угол рисовал!

П. Коган

Как трудно, оказывается, писать о человеке, за жизненной борьбой которого я неотрывно слежу десятки лет, вот уже более полувека, который, хотел я того или нет, властно вошел в мою жизнь и занял в ней свое, особое место. О Ботвиннике так много сказано, в том числе и им самим в его шахматных книгах и мемуарах, что и писать о нем как-то неудобно – обязательно впадешь либо в противоречие с общеизвестным, либо в плагиат, а то и в ересь. Но крупная личность всегда многогранна.

Многолетний друг, а также секундант Ботвинника в нескольких матчах на первенство мира Григорий Гольдберг в статье, посвященной шестидесятилетию Ботвинника, писал: «Представим себе, что в одном человеке соседствуют исключительная человеческая мягкость и не меньшая жесткость, объективность и субъективность, доверчивость и подозрительность, уверенность в своих силах и неверие в них, прямолинейность и хитрость, сдержанность и горячность».

Вот почему каждый любитель шахматного искусства видит и знает, наверное, «своего» Ботвинника, который в малом, а может быть, и в большом отличается и от Ботвинника в представлении других, и от настоящего, реального патриарха советских шахмат, как иногда почтительно, а то, бывает, и с оттенком мягкой иронии величают его в шахматных кулуарах. Поэтому, отдавая необходимую дань Михаилу Моисеевичу Ботвиннику как одной из крупнейших фигур в истории шахмат, я попытаюсь воссоздать здесь и образ моего Ботвинника, каким я его видел и представлял себе прежде и каким вижу теперь.