Актеры шахматной сцены

Так бывало с ним не единожды. Чтобы раз и навсегда сломать сложившийся стереотип представления о Ботвиннике как о сухом аскете, который не вправе произнести столь любимое Марксом: «Ничто человеческое мне не чуждо», – добавлю, что сердитый педант Ботвинник очень любит и ценит юмор, всегда готов к месту рассказать анекдот и вообще смешлив! Если этого мало, то тех, кто не читал книгу его воспоминаний «К достижению цели», я огорошу сообщением, что Ботвинник, оказывается, великолепно танцевал. После того как в 1933 году Ботвинник добился международного признания, закончив вничью матч с Сало Флором, он на традиционном банкете танцевал фокстрот с Галиной Улановой.

«Никогда не думала, что шахматисты танцуют», – говорит Галя.

Я ей ничего сказать не мог, фокстрот она танцевала слабо, – снисходительно замечает Ботвинник. И продолжает: – Фокстрот и чарльстон я танцевал на уровне профессионала. На протяжении многих лет каждую субботу я ходил на танцульки… Чарльстон сначала у меня не получался – не так просто вертеть обеими ногами одновременно. Но я схитрил – месяца два методично тренировался перед зеркалом и создал свой стиль, когда ноги работают поочередно (заметить это было практически невозможно)».

Ну, каково? И – обратили внимание? – и в чарльстоне Ботвинник пошел своим путем – создал свой стиль.

В той же книге, рассказывая об Эйве и объясняя, почему на первых порах ему трудно было с голландцем играть, Ботвинник называет себя не только логиком, но и фантазером!

Я здесь не раз упоминал о его мемуарах «К достижению цели». Эта книга нашумела, о ней очень много говорили и говорят, но рецензий на нее было маловато. И это, конечно, не случайно. Потому что из каждой строчки этой книги выпирает угловатый, резкий, не терпящий компромиссов характер Ботвинника. Не случайно в первоначальном варианте название книги звучало вызовом: «Пишу только правду». Ботвинник никак не хотел расставаться с этим названием. Потом пошел на компромисс (редкий случай): «Пишу правду». Заглавие, в конце концов, стало другим, но содержание полностью соответствует первому варианту.

Вполне допускаю, что в описании некоторых эпизодов Ботвинник объективно не вполне прав, но субъективно он щепетильно честен и даже, я бы сказал, жестоко правдив, и не только по отношению к другим, но и к самому себе. Вот почему воспоминания Ботвинника – это удивительный человеческий документ, по которому потомки будут наряду с прочим изучать нашу эпоху.

Да, эта книга кое-кого обидела. Да, Ботвинник пристрастен – с возрастом он не стал благодушнее. Да, в книге есть несущественные эпизоды, касающиеся лично автора и не представляющие, казалось бы, общественного интереса. Если бы Ботвинник позволил, редакторский карандаш легко и привычно убрал бы «лишнее», придал бы остальному некое благообразие и вытравил бы из нее приметы эпохи, неповторимый, временами вызывающий желание поспорить, но подлинный, не подслащенный ботвинниковский дух.

Ботвинник не позволил.

Вырванные из контекста, некоторые эпизоды действительно выглядят странными, а может быть, и ненужными. Но как в шахматах наиболее сильное впечатление производят не отдельные, даже очень эффектные ходы Ботвинника, а глубина и цельность всей партии, так и эта книга обладает внутренней логикой, которая сращивает в единое целое совершенно, казалось бы, разнородную плоть, производит неизгладимое впечатление как цельный слепок характера.

«Ну зачем, скажите на милость, он описал эту историю «с пузом»?» – гневался один гроссмейстер.

В самом деле, зачем?

Однажды мальчиком Ботвинник возвращался от тети, которая всегда угощала «всякими вкусными вещами». Возвращался пешком – эту привычку он выработал в себе еще в детстве. И… «На полпути у Царскосельского вокзала (ныне Витебский) у меня схватило пузо. Принял решение идти домой. Иду. Прошел Загородный, Владимирский, повернул на Невский. Перешел Невский, вошел во двор, поднялся на четвертый этаж. Пулей пролетел мимо удивленной матери, когда она открыла мне дверь, миновал коридор, но здесь совершил ошибку, которая, видимо, для меня характерна (сколько хороших возможностей упустил я по этой причине за шахматной доской!), преждевременно решил, что достиг цели…»

Мне известно, что редакторы настойчиво рекомендовали автору убрать этот малоэстетичный эпизод. «Нет, – твердо ответил Ботвинник. – Это была характерная для меня ошибка, я должен об этом рассказать».

Он достиг в этой книге полного самовыражения – редкий счастливец!

Логик и фантазер, великий боец, исследователь шахмат и крупный ученый, ревнитель регламентов и любитель чарльстона (а кстати, и тонкий ценитель классического балета), человек острого ума и жесткого, независимого характера, выдержанный и азартный, недоверчивый, но абсолютно корректный, яростный в отстаивании своих принципов, ничего и никому не прощающий и всегда готовый рассмеяться (было бы над чем) – вот каков в моем нынешнем понимании Михаил Моисеевич Ботвинник. Он давно уже стал для шахматистов живой историей, живой легендой – пора эти слова произнести.