Актеры советского кино

Счастье свалилось к нему в руки, как созревший плод с дерева: вызволили из провинции, дали роль, какая не всякому признанному актеру выпадает, — и посыпались дары. Но странствия не кончались, и не прекращались расставания, и все это, вперемешку с радостью, могло породить лишь одно-единственное чувство, которое возникает у людей, остро воспринимающих жизнь.

На ступеньках

Он родился на месяц раньше срока и уже с зубом — «марсианское» начало, не правда ли? В детстве слонялся по Омскому театру драмы, делал уроки на ступеньках, что вели из зрительного зала на подмостки. Шла репетиция, бабушка Владика, суфлер, подкидывала актерам реплики, а внизу, под боком у сцены, внук решал свои задачки. Безотцовщина, худой бритоголовый мальчишка с глазами, как на рождественских открытках, оказавшийся между встававших торосами времен, между несложившихся судеб. Словно забросили дитя прямиком из Серебряного века в 1940-е, послевоенные, годы, в полунищее актерское общежитие, забросили на задворки всех дворов, причем реальных, где Владик и его приятель что-то взрывали, пока Толямбе не вышибло глаз.

С одной стороны — «наследник» (талантливая, известная в городе семья), с другой — «бродяга». И так повелось, с детства, что жизнь многое обещала, но обещанное, даже сбываясь, оставалось зыбким и могло в любой момент исчезнуть.

…Прошлое, запретное, замалчиваемое, подспудно сквозило изо всех щелей. В юности, приходя к знакомым, Дворжецкий «затер до дыр» пластинку Бориса Штоколова, слушая «Гори, гори, моя звезда» — любимый, между прочим, романс Колчака, тень которого маячила в Омске повсюду. Однажды Влад показал возлюбленной на деревянный двухэтажный дом, стоявший на углу улицы: «Это мой». — «А когда ты в нем жил?» — «Я здесь не жил, а дом мой». Сказал, для затравки, и замолчал. Если при подобных разговорах присутствовала мать, делала «незнакомый цвет лица» или махала рукой: «Да что ты его слушаешь!» Но дом был одним из пяти, пожалованных их предку царем за верную службу.