«Рос Владик с мамой и бабушкой, бабушку обожал, она занималась им больше матери, с утра до вечера работавшей. Однажды я спросила его, будет ли он плакать, если я умру, и Владик ответил, что даже когда бабушки не стало, не плакал — для него это была точка отсчета. Есть акварельный портрет Лидии Ивановны Аслановой: молодая медноволосая женщина с тонкими чертами лица, одета во что-то изумрудно-зеленое, в ушах длинные сердоликовые серьги… Владик тихо рассказывал эпизод из бабушкиной жизни: муж купил ей дорогую шляпу. Отметив покупку, весело возвращались домой в пролетке, на повороте шляпу сдуло ветром, а они даже не обернулись. Муж только предложил: „Не будем говорить маме, ладно?“
Лидию Ивановну я узнала на ее исходе. Была она высокой, худой, характер имела властный, взгляд строгий. Когда уходила, а было ей лет восемьдесят или немного больше, мы по очереди дежурили возле нее. Она уже не говорила, а лишь подносила два пальца к губам, показывая, что хочет покурить любимый „Беломор“… Даже будучи в возрасте, сохраняла хорошую фигуру. Когда Владик учился в медучилище, любил подразнить сокурсниц. Получив стипендию, вел Лидию Ивановну в кафе „Мороженое“. Сзади шли девчонки, мучаясь вопросом, с кем это Владик. А наш студийный педагог, тоже человек „с прошлым“, аристократ, рассказывал нам: „Иду сейчас на занятия, впереди изящная дама с дивной походкой. Наконец-то, думаю, вижу настоящую женщину. Обогнал — Туся“.
Тусей все звали маму Владика, Таисию Владимировну Рэй. Она была балериной, училась у Вагановой. В Омске стала единственным настоящим педагогом классического балета, много преподавала».
Маленькая женщина, худенькая — не то слово: невесомая, килограммов сорок, наверное, весу, не больше. Раз сын, позвонив ей откуда-то, удивился, что она с трудом разговаривает, будто пьяная, хотя спиртного в рот не брала. Оказалось, принимала гостей, и после их ухода остатками водки растерла себе спину, о которой, как все балетные, очень заботилась. От растирки и опьянела, настолько была субтильная. Но с характером — железным! Еще в сталинские годы к ней, позднее вздрагивавшей от всякого неосторожного слова сына насчет политики, приходили в комнату общежития какие-то женщины. Соседки шептались, что это родственницы сидельцев — тех, кому Таисия Владимировна, как и Вацлаву Яновичу, не боялась посылать в тюрьму передачи. На занятиях требовала с учеников сурово, зато через полгода те не ходили, а, идеально держа спины, порхали, и прохожие с восхищением смотрели им вслед.