«Когда мы познакомились, Владик был… душевно раненым, что ли. Он тогда расстался с женой и вернулся в родной Омск.
Стояла осень, сдавать экзамены в какой-нибудь институт было поздно. Мама посоветовала сыну пойти в театральную студию при ТЮЗе, где преподавала сама, Владика прослушали и взяли на первый курс.
…Октябрь, ветер, летели листья. Мы сидели в садике перед театром, ждали, когда начнутся занятия танцем. Девчонки шептались, что сын Таисии Владимировны будет учиться с нами. Появился Владик, девчонки еще больше зашушукались: „Какой у Туси сын!“ А он был хоть и высокий, но лысоватый, седоватый, с глазами, как у морской рыбы, в пальто в рубчик, не придававшем его облику импозантности, и с портфелем, перехваченным резинкой. Волновался — обстановка новая, компания незнакомая.
В студии кипела жизнь. Мы учились, знакомились, притирались друг к другу. Помню наш прекраснодушный щебет о неореализме и Феллини, сюрреалистах, Метерлинке. И только один человек — Владик, который оказался старше всех, — возвышаясь над нами, смотрел, слушал и старался переварить эту кашу. До той поры он был далек от подобных разговоров. Потом рассказал мне о гибели ребят, с которыми служил, — они ушли в море, а он, больной, остался на берегу, — о том, что распалась его семья… Спокойно старался, повидав жизнь, спустить нас с небес на землю. Наш учитель, главный режиссер ТЮЗа, строил молодежный романтический театр, а Владик не вписывался в этот театр, не хотел в него вписываться. Он задавал неудобные вопросы всем, и учителю тоже, раздражая его. При анализе драматургии пытался дойти до сути, а она не всегда романтическая. Упрямый был. На занятия танцем мы надевали форму: мальчики — трико, оставаясь с голым торсом. Владька же заходил в тельняшке, а трико подворачивал до колен. Спорил на уроках с Тусей.
Он шел поперек и не сглаживал острых углов. Большинству студийцев казался циником, но не собирался никого разубеждать. Вроде — кому надо, поймет.
Сидели мы раз всей компанией, бражничали, разговаривали. Владик пытался вставлять свои реплики, а его как будто не слышали. Его оттирали. И со стороны я наблюдала, что с ним происходит: он уже не бросал реплик, он смотрел куда-то вглубь себя, курил и молчал. Он был здесь и в то же время далеко…
И вот все изменилось. Владику предложили острохарактерную роль рыболова-браконьера, который попадал в нелепые ситуации. С этим детским спектаклем, который возили по пионерским лагерям, ездил весь курс. Жили в палатках, купались в Иртыше, еду готовили на костре под обрывом. Владька ходил заросший, с бородой, как требовалось по роли. Когда играли в волейбол, наши мальчишки кричали ему: „Давай, Фидель, давай!“ Во время этой поездки все в нашей группе уравновесилось. И когда мы потом разбирали пьесы, слышали в словах Владика сермяжную правду. А еще оказалось, что он — хохмач с потрясающим чувством юмора».