Актриса

– Я сегодня не чувствую себя собой.

То, что она слышала в ответ, произносилось со странной, почти бестактной интонацией:

– Вы сегодня не чувствуете себя собой?

– Нет.

И финальный вариант:

– Я сегодня чувствую, что я это не я.

– Вы чувствуете, что вы это не вы?

Последнее признание вызывало массу вопросов о том, кем она себя чувствует (Наполеоном, Гретой Гарбо, Жанной д’Арк, сестрой Марией Фелиситас), и мне трудно было сдержать улыбку.

Через несколько месяцев ее презрительное бесчувствие сменилось «нежным взглядом». Она смотрела на меня взглядом, полным бесконечного обожания, и это чертовски меня пугало и печалило. Она качала головой и любовалась мной, как чудом. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, все ее восхищало. Мысль о том, что больше никто не видит, какое я чудо, вселяла в нее тоску одиночества. Ее единственная дочь, которая была… Тут она замолкала. Которая была.

Она подвинулась ко мне и шепотом сообщила: с ее дочерью что-то случилось. Такая милая девочка была.

«Это все мужчина», – сказала она. Ее украл мужчина. Забрал ее единственную отраду, ее сокровище.

В те невыразимо ужасные дни я возвращалась домой к Китти, которая, тяжко вздыхая, шлепала по дому в старых кожаных тапках. Она забывала купить туалетную бумагу, сжигала до углей бараньи отбивные и умудрялась меня раздражать, что в тех обстоятельствах было чуть ли не героизмом.

* * *

Возвратившись из паломничества в Херн-Хилл, к месту рождения моей матери, я решила сделать то, что откладывала годами – отнести к ювелиру одно из ее колец. После ее смерти я честно носила это кольцо, но, когда родились дети, пальцы у меня так распухли, что его приходилось снимать с мылом. Так оно у меня и лежало. Я тешила себя мыслью, что пальцы вернут себе прежний вид, снова станут тонкими и молодыми, но после поездки в Херн-Хилл сдалась неумолимому времени и решила подогнать кольцо под размер потолстевшего пальца, раз и навсегда.

Кольцо было последним напоминанием о ее голливудских днях. Она любила называть его своим черным изумрудом, и, может, таким он и был. С обеих сторон темно-зеленого камня располагалось по три бриллианта огранки «багет», и мне нравилось проводить пальцем по их граням, когда мать сидела у камина. Это было восхитительно: завидовать ее кольцу, мечтать о нем и услышать, как она скажет: «Когда-нибудь оно станет твоим».

Но я никогда не желала ей смерти.

Я убрала кольцо в надежное место, но не могла вспомнить, куда именно. Ни в ящике ночного столика, ни в шкатулке, которая стоит у меня на комоде, его не было. Я поискала в глубине серванта, проверила сумки и чемоданы в чулане под лестницей. Сходила в комнату Макса, зачем-то открыла ящики его стола. Нашла свернутый футбольный носок без пары, много лет не знавший стирки, три древних телефона, любимую старую футболку размеров на шесть меньше, чем надо, и на миг приложила ее к щеке. Пластиковый топорик я сфотографировала и отправила фото с вопросом:

«Хлам?»

Через секунду пришел ответ:

«Топор».

Еще через пару минут пришла картинка с розово-серой мультяшной летучей мышью.

«Когда домой?» – спросила я, но на этот вопрос ответа уже не получила.

Памела в Уотерфордской больнице, на дежурстве. В ее комнате, как всегда, образцовый порядок. Заходя сюда, я каждый раз ощущаю легкий укол совести. Как будто она догадается.

«Ты что, заходила в мою комнату?»

Я осторожно, но очень тщательно осмотрела комнату, внушая себе, что кольцо взяла Памела – разумеется, кто же еще. Она и раньше постоянно брала мои маникюрные ножницы, мой сантиметр, мои ключи. В детстве они с Максом обожали играть всякими мелкими предметами. Во мне на мгновение проснулась забытая злость, когда я вспомнила, как они утаскивали то шнурок от выходных туфель отца, то нужный проводок, то зарядку гаджета. «Я просто… – начинала объяснять она, – я просто хотела…» – очевидно, имея в виду некий катастрофический замысел. Я долго была убеждена, что дети поставили своей целью довести дело до беды – выходишь утром из дома, а вместо дорожки к калитке – яма.

А может, они просто хотели, чтобы мы побольше бывали дома, подумала я, открыла платяной шкаф Памелы и один за другим обшарила все ее карманы. Безрезультатно. Нашла только карту памяти от фотоаппарата, которую достала и переложила на видное место на полке – любопытно, какие фотографии на ней хранятся.

На чердаке у меня обустроен кабинет с потолочным окном, из которого видны небо и пролетающие птицы. Но под крышей быстро становится жарко. Кроме того, мансарда завалена бумагами, поэтому иногда я тайком пробираюсь в ее комнату поработать. С таким чувством, будто совершаю что-то противозаконное. Во всем доме эта комната самая аккуратная, а окнами выходит на север. Мне нравится представлять себе, как Памела здесь росла, медленно, ужас как медленно, вытягиваясь в длину кровати.