Актриса года

— Неужели это действительно написал Оден? — спросила Фиона. А сама подумала: возможно, Тед разгадал ее хитрость и тоже вступил в игру.

— А разве нет? — спросил Тед.

— Вообще-то, — заметила Фиона, — это написал Т.С. Элиот, а не Оден.

— Да-да, верно, — пробормотал Тед. — Ну конечно, Элиот, а не Оден.

«Ну и тупица же!» — подумала Фиона и торжествующе и насмешливо улыбнулась.

«Господи ты Боже мой, — подумал Тед, кляня на чем свет стоит эту зацикленную на поэзии сучку. — Разве упрешь у такой хоть что-нибудь?..»

Глава 24

Свет, проникавший в столовую клиники Бетти Форд, был не желтым и не золотистым, а каким-то желчно-зеленоватым, словно некий дизайнер специально задался целью приглушить все живые и хоть сколько-нибудь радостные тона назло обитавшей здесь высокопоставленной клиентуре. Он высвечивал подносы с завтраком: грейпфрут, яйцо всмятку и чашка чая.

Конни предпочла бы яйцо вкрутую и черный кофе, но в этом плане надеяться было не на что. Завтрак в семь утра, чай — в восемь, групповая терапия — в девять, затем ленч, снова групповая терапия — словом, рутинная больничная жизнь, неизменная, словно выражение лица Деми Мур. «Не ела яиц всмятку со времен детства, когда училась в католической школе», — с отвращением подумала Конни.

— Мисс Траватано?

Конни обернулась посмотреть, кто ее окликнул. Грейс, медсестра из Вест-Индии, которая не далее как вчера заявила, что, по ее мнению, достоинства Бетти Мидлер сильно преувеличивают. Чем сразу же понравилась Конни.

— Да, Грейс?

— Вам почта, — улыбнулась полная чернокожая женщина и протянула ей четыре конверта.

Кто же узнал, что она здесь? Конни принялась судорожно соображать. Мысли вертелись по замкнутому кругу, как у Никсона во время последних дней Уотергейта. Выйдя из алкогольного стопора, она узнала, что в клинику ее поместили Морти и секретарша Эрика. Обе эти персоны поклялись хранить тайну. Но ведь у Дэвисов она устроила на глазах голливудской публики целое пьяное представление! Неудивительно, что по городу распространились слухи о том, где она теперь находится.

Конни вскрыла первый конверт и тут же узнала почерк.

«Дорогая Конни!

Все мысли мои с тобой, поскольку сейчас, наверное, самый трудный период в твоей жизни. Знай, я заходила и справлялась о тебе, и мне сказали, что теперь тебе лучше. Если хочешь, поговорим, как сестры. Для этого тебе только надо снять трубку, я всегда буду рада слышать твой голос. Уверена, ты не по злобе это сотворила, ты не из таких.

С любовью, Лайза.

P.S. В Академии буду голосовать за тебя!»

На глаза Конни навернулись слезы — наверное, впервые за все время с тех пор, как она смотрела «Как сестры». Насколько же добра и благородна Лайза! И это после того, как она, Конни, жестоко высмеяла ее на глазах сотен поклонников! Неужели она действительно по натуре своей добрый человек, которому неведомы ни зависть, ни тщеславие?.. Те самые черты, что завели Конни в тупик. Щеки у нее покраснели от стыда.

Почерк во второй записке оказался незнакомым.

«Дорогая Конни!

Помни — только в любви можно найти ответ на все. Все мы лишь жалкие марионетки, которые дергаются и строят рожи в нелепом танце под названием „Жизнь“. Ну ничего, ты справишься, если… Короче, тебе стоит только протянуть руку и…

…коснуться себя, коснуться меня.

Дайана.

P.S. И вообще, вали из нашего садика, девочка, а то дождь начинается!»

Третье письмо оказалось совсем короткое и более определенное.

«Дорогая Конни!

А о режиссуре ты когда-нибудь подумывала?

Барбра».

Конни едва не подавилась яйцом всмятку, вдруг разом осознав, какой жалкой выглядит теперь в глазах своих основных соперниц. И, ожидая худшего, вскрыла последний конверт.