Актриса на главную роль

Еще с дороги Глаша позвонила Юре Лепину, разворчавшемуся сонным хриплым голосом по поводу излишней бодрости по утрам бывших одноклассниц, и предложила встретиться в кафе. Пришлось простить ему десять минут задержки и отпаивать горячим кофе, пока он не придет в нужную кондицию, перестанет ворчать, борясь с зевотой, и начнет оперативно соображать.

Когда Глафира задала все интересующие ее вопросы, Юра очень удивился.

– Ну, мать, ты даешь, – сказал он. – Это ж тайна следствия, на минуточку. И разглашать ее – служебное преступление.

– Так, Юр, убийцу искать будем или пусть себе и дальше в Отелло играет?

– Ну дык… – развел Юра руками.

– Мне нужна информация, чтобы правильно видеть, понимать и оценивать картину, – начала Глаша и отмахнулась с досадой. – Что я тебе объясняю? Ты вроде бы сам просил, чтобы я думала, напрягала извилины, помогла разобраться.

– А в идеале сама бы всех разоблачила с неопровержимой доказательной базой и скрутила при помощи господ артистов до приезда полиции, – поделился мечтами Лепин.

– Вот и давай просыпайся и делись информацией! – потребовала Глафира.

– А пока особо нечем делиться, – пожав плечами, признался Юра. – Основные результаты экспертизы получим ближе к полудню, пока могу лишь рассказать, что дал опрос работников театра.

– Делись, – разрешила Глафира.

«Что-то до фига набирается людей, которые могли совершить убийство Элеоноры», – размышляла она, выезжая с парковки у кафе.

Как Глаша узнала со слов Юрия, претензии к Туркаевой имелись у довольно большого числа сотрудников театра, так как она успела своим истероидным поведением задеть и оскорбить немало людей. А кто-то так и вовсе пострадал от вспыльчивой натуры примы. Были и уволенные по ее вине сотрудники, а артистки с большим удовольствием, с чувством и в подробностях выкладывали следователям свои застарелые обиды на Элеонору Аркадьевну и не высказанные ранее претензии.

И что характерно: у большего числа обиженных, оскорбленных, униженных и затаивших неприязнь не имелось четкого алиби, зато была прекрасная возможность совершить акт застарелой мести.

Полонский со своей травмой, привлекший большое число зрителей, которые в тот день столпились под дверью гримерки, предоставил великолепную возможность действовать преступнику.

Никто бы по своей инициативе, так сказать добровольно, не сунулся бы в тот момент к разъяренной приме, а увлеченные обсуждением травмы коллеги-артисты легко могли пропустить тот факт, что кто-то входит или выходит из гримерки Элеоноры. Преступник же, войдя, мог закрыть за собой дверь на ключ, отлично зная, что если кому и взбредёт в голову постучаться в гримерку, то любая возня, любые громкие звуки и то, что ему не откроют, воспримется совершенно нормально – прима изволит гневаться, возмущаться и даже бить вазы, никого не желая видеть.

Так что как минимум человек двадцать имели реальную возможность спокойно войти к Туркаевой и выйти во время столпотворения у гримерки Полонского, успев не только задушить артистку, но выстроить некую мизансцену преступления.

С Грановским, занятым похоронами, Глафире поговорить не удалось, зато удалось попить фирменного чаю Зины Осиповны в ее приемной и очень удачно поболтать с верной помощницей худрука, выяснив у той немало интересного.

Поблагодарив актеров за хорошую работу, Глафира отпустила их сегодня пораньше. Они и вправду отработали добросовестно и качественно, надо поощрять людей, а то напряжены все – до премьеры осталось тринадцать дней, а тут убийство, театр в трауре да и похороны впереди.

Пользуясь неожиданно образовавшимся свободным временем, Глаша поехала в больницу навестить своих.

В больнице ее ждал сюрприз – на кушетке в коридоре, недалеко от палаты, в которой лежали Ольга с Андреем, сидел Роман Матвеевич.

– А вы как тут, Роман Матвеевич? – подсела к нему Глаша.

– Да вот Трофим привез детей навестить родителей, – пояснил Разведов-старший.

– Подождите, врачи же детям пока не разрешили приходить, – напомнила Глафира.

– Трофим умеет настоять, когда это требуется, – усмехнулся Роман Матвеевич. – Агаша расплакалась: хочу к маме, ну отцовское сердце и не выдержало. Раз хочешь, говорит, тогда поехали. А врачей он убедил в момент. – И, наклонившись поближе к Глаше, поделился, посмеиваясь: – Уговорил, заболтал и задавил обаянием.

– А если это не срабатывает? – тем же заговорщицким тоном поинтересовалась Глафира.

– Тогда в ход вступает тяжелая артиллерия, – сказал Роман Матвеевич. – Он может и настоять, да еще как, и командирский напор включить, а как без этого.

– Да-а-а. Без командирского-то никуда.

– Да и правду сказать, непонятно, что доктора эти перестраховываются, почему детям так долго не разрешали посещений. Давно уж ребята в порядке, идут на поправку, что ж малышам-то с родителями не видеться.

– Операции сложные были, – напомнила Глафира.

– Так то когда было – уж две недели назад последняя операция, – поворчал он. – Ну ты иди к ним, Глашенька, – махнув на дверь палаты, напомнил Роман Матвеевич, – а то скоро время посещения закончится.