Но по факту это был скорее парк, когда-то ухоженный, а теперь вот — запущенный. А о старом напоминал только высокий, грубо вытесанный из серого камня крест, поставленный здесь всем упокоенным сразу и уже значительно позже, при возведении нового храма. И возле него служили поминальную службу в родительские дни… по крайней мере раньше, теперь уж и не знаю, как у них тут с этим дело обстоит. Да и креста того в кущерях я не заметил…
А Анастасиевская церковка стоит. И даже дверь в нее открыта.
Всколыхнувшиеся несколькими минутами ранее воспоминания заставили меня приостановиться, а рука сама потянулась на крестное знамение. Я одернул себя, но вот фуражку снял, все ж этот жест уже не к поклонению относится, а имеет отношение к уважению тех людям, что жили на этой земле, а теперь лежат в ней. Уважению к памяти предков…
А небольшой храм тоже нынче выглядел захиревшим и неприбранным. Стены одноэтажного здания, так же, как и ограда, местами зияли дырами обвалившейся штукатурки, в которые проглядывал темный старый кирпич, стекла маленьких окон были мутны, и даже не поблескивали сквозь филигранной ковки решетку, а на откосе крыши пучками торчала трава. Печальное зрелище…
Но вот маленькая колоколенка, прилепившаяся к основному строению с южной стороны, тоже до сих пор стоит пока целая. И даже кто-то отрыл и выложил камнем подступ к ее двери. Значит, по-прежнему народ ходит к колодцу и водичку из него пользует… неистребима вера его в дремучие верования. Ну, ничего, вот фашиста победим, а там и за народное самосознание возьмемся! А пока-то — да-а, война…
Я направился дальше по дорожке, попутно рассуждая уже на эту тему. В смысле, о живучести в умах людей всех этих стародавних устоев. И война ли тому виной, я не знал… но видел там многое…
И как полковник, член партии года так с двадцатого, зрелый, умудренный опытом человек, да и командир отличный, как-то перед боем, где по всем показателям численное превосходство противника, как в живой силе, так и в технике, было не меньшим, чем раза в три, читал Отче Наш и просил о помощи. Да, он думал, что его никто не слышит… да и я тогда, посчитал нужным приостановится у брезентовой завесы блиндажа. Но ведь, было…
А уж сколько человек, тоже правильных коммунистов, как я знал о них, выбираясь из окопа, чтоб идти в атаку, осеняли себя крестным знамением — и не счесть таких случаев. Которые замечались, почти не фиксировались, а потом и вылетали из головы тут же… а теперь вот и вспомнились.
Про госпиталя и не говорю. Там, бывало, и крест нательный просили медсестричек из церквы ближайшей принести.
Додумать до логического завершения эту мысль, война так на людском сознание сказывается или просто времени мало прошло и новая — прогрессивная идеология, еще во всех умах прижиться не успела, мне не удалось, потому, что к этому моменту я подошел уже к Вознесенской церкви.
Двухэтажное здание с мелкими окнами, забранными решеткой, и, в общем-то, не очень высокой купольной надстройкой, возвышалось теперь надо мной своей колокольней, что и обозначала вход. Придержав опять руку и подумав с досадой, насколько ж крепко вбила в меня бабка эти условности, я поднялся по ступеням и вошел в распахнутую дверь.
Полумрак от малых, да и затененных мощными кронами вековых деревьев, окон. Несколько мелких ярких пятен от горящих тонких свечей перед образами. И старые росписи на стенах, кажется еще более потемневшие со времен моего детства. Хотя, возможно, я тогда на них просто другими глазами смотрел…
Возле одного из высоких напольных подсвечников крутится бабка, натирая его. А так, пустота и тишина.
— Чёй-то хотел?! — зло бросила она, обернувшись на гулкий звук моих шагов.
Вот почему они всегда в церквях такие злобные, эти старушки? С виду божьи одуванчики, а так-то и собак сторожевых не надобно…
— Мне бы Семена Ивановича найти…
— Батюшка занят! — отрезала бабка, — Не до ваших мирских дел ему, чей один за всех нонче молится! Иди отседова своей дорогой, не отвлекай святого человека попусту!
Вот как с ней разговаривать? Вроде и человек пожилой, а уважительной речи к ней не складывается.
— Где я могу найти Семена Ивановича? Я из милиции, мне вопросы ему задать надо, по поводу убийства кладбищенского сторожа.
— Дык убили Мефодича давно, уж девятый день прошел, да и к батюшке уже приходили, что опять-то надоть?
Вот же въедливая старуха!
Уж и не знаю, чем бы у нас в результате завершился этот разговор, при ее-то такой позиции, но тут за моей спиной раздались скорые шаркающие шаги и рядом с нами оказался сам отец Симеон, которого я и искал. Точно он — сухонький, с жидкой клочковатой бороденкой… и теперь едва мне достающий до плеча.
— Что ж ты Пелагея так на молодого человека накинулась! Служба у него такая, вопросы не по одному разу задавать, — пожурил он бабку, а потом уже мне: — Как обращаться к вам, товарищ милиционер? Старой закалки я человек, не люблю обезличенных обращений, так что уж вы пожалуйте по имени отчеству…