Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

— только выявленных организованных преступлений около 1 миллиона в год. Но это мелочь, поскольку невыявленными (латентными) являются две трети совершенных преступлений, а в сфере взяточничества и хищений — 95–97 процентов. Теперь каждый может «прикинуть» сам. То, что речь идет о десятках миллиардов именно преступного организованного капитала, не вызывает сомнений. Далее:

— «…идет непрерывный рост особо опасных форм корыстной и, что важнее всего, корыстно насильственной преступности. Сегодня речь идет более чем о сотне тысяч (!) крупных преступлений такого рода — только за 1989 год». И наконец:

— «непрерывно растет и уровень участия рецидивистов в такого рода преступлениях».

Что же касается особо волнующей нас организованной преступности, то ее рост идет опережающим темпом, а структурный анализ того же НИИ МВД СССР показывает: как массовидное социальное явление организованная преступность «выступает самостоятельным элементом теневой экономики, воспроизводящим ее на профессиональном уровне (!)».

Это неизмеримо серьезнее взятых с потолка миллиардов. В то же время, судя по отчету, «теневая экономика образует важный элемент организованной преступности, являясь одним из источников ее ресурсного обеспечения». Очевидно, что имеет место замкнутый цикл расширенного воспроизводства «криминалитета» (то есть действительно структурированной части теневой экономики). Мы можем записать его в виде «теневая экономика — организованная преступность — теневая экономика-штрих». Или «организованная преступность — теневая экономика — организованная преступность-штрих».

Таким образом, мы имеем все основания говорить о высасывании ресурсов (организованном и управляемом!) из нашей и без того дистрофичной экономики, об управляемом разрушении и без того уже дышащего на ладан потребительского рынка. О том, сколько может «пропустить через себя» такой механизм, говорит масштаб компьютерных спекуляций только за 1989 год. По Москве он составил не менее миллиарда рублей чистой прибыли. Львиная часть этой суммы досталась отнюдь не «кустарям-одиночкам». И была оплачена (по демпинговым ценам) все тем же дефицитным сырьем (так называемый бартер).

Но, может быть, криминальный бизнес занят лишь экономикой и не проявляет никакого интереса к политике? Конечно же, не проявляет! До тех пор, пока она не сулит стопроцентной рентабельности! Исследования наших экспертов в Закавказье показали, что на горе беженцам криминальный капитал за счет скупки у них по сверхнизким ценам сельхозсырья и предоставления услуг по транспортировке за сверхвысокую плату получил миллиардные барыши. Есть основание предполагать сговор «враждующих» сторон и образования межнационального синдиката по сгону беженцев с выплатой дивидендов пропорционально участию в грабежах.

А если политика помогает вытеснить удачливого конкурента? Неужели этим не воспользуются?! Анализ показывает, что этим пользовались и в сельскохозяйственных районах, и в крупных городах, и в удаленных от точки закавказского конфликта зонах (например, в Средней Азии).

Анализ показывает, что подспудно, в скрытой форме за политическими конфликтами часто проглядывает экономическая подоплека. Рынок кожи — при конфликте армянских и азербайджанских «цеховиков», борьба «хлопка и конопли» — в Средней Азии, «мандариново-чайная» война — в Грузинской ССР.

У скептически настроенного читателя может возникнуть вопрос: «А достаточно ли у нашего криминалитета сил для того, чтобы бороться с государственной структурой, включающей мощную правоохранительную систему и, наконец, Вооруженные Силы СССР?»

По открытым и теперь уже несекретным отчетам все того же НИИ МВД, речь идет о примерно десяти тысячах (!) преступных формирований с включением в них до четверти миллиона человек! И это только ядро преступной структуры.

Для сравнения — вся преступная структура наркобизнеса в Андах «всего лишь» в четыре раза больше. А авторы отчетов НИИ МВД СССР говорят о минимальности такой цифры.

К сожалению (а может быть, и к счастью?!), гласность еще не дошла до того, чтобы мы могли назвать потенциал правоохранительных органов, но заверим читателя, что он «сравним» с потенциалом преступного мира. Но не более этого!

Что же касается вооруженных сил, то события последних двух лет показывают, как можно «сломать» этот механизм, «отключить» его политическими методами. В Фергане войска проклинали за невмешательство, в Тбилиси и в Баку — за вмешательство. На этой почве возник и укрепился так называемый «тбилисский синдром», выражающийся в том, что солдаты и офицеры, по их словам, «боятся выстрелить даже в ответ на выстрел». «Раньше, — поясняют они, — хотя бы инстинкт самосохранения срабатывал, а теперь… Сами не знаем, что с нами происходит…»

Теперь представим себе дальнейшую дестабилизацию, развал всех составляющих механизма борьбы с преступностью и переход ее бандформирований к прямому захвату власти. Маловероятно?!