Акты отчаяния

– Она самая, – глупо сказала я и покраснела, услышав свой голос как бы изнутри собственной головы. Он звучал очень по-ирландски и был натужно весел. Киран говорил с акцентом, который я не смогла определить.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Киран, – сказал он и, словно прочитав мои мысли: – Но у меня только отец ирландец, а сам я датчанин.

Я встретилась с ним взглядом, и стыд во мне смыло удовольствием, уже соединившим нас.

Мы застенчиво улыбнулись друг другу.

– Как тебе выставка?

– Ну, – я постаралась ответить как можно быстрее и уклончивей, – это ведь просто уйма всякой всячины в какой-то комнате. Я не особо западаю на такое. Меня тут больше выпивка интересует.

Он оставил без внимания мои последние слова, сказанные с целью вывести нас оттуда, где мы находились, туда, где я ощущала бы себя комфортней.

– Разве наша задача не в том, чтобы попытаться понять, почему вся эта всячина именно в этой комнате? – спросил он.

Я поискала в его вопросе насмешку, но он, казалось, задал его без задней мысли.

– Просто с искусством я никогда не чувствую себя на твердой почве. О других вещах у меня есть некоторые знания, так что я могу их обсуждать. А тут я могу сказать все что угодно. У меня просто нет точки отсчета.

Он снова улыбнулся мне. Теперь в его взгляде появилось что-то определенно сексуальное, почти зловещее.

– Как раз это мне больше всего и нравится в искусстве.

– Может, чего-нибудь выпьем? – спросила я.

– Я ухожу, да и выпивка у них все равно закончилась – вот, возьми. – И он протянул мне свой почти полный бокал с пивом и поднял свою сумку. – Не хочешь прогуляться вместе завтра?

Приняв мой тупой взгляд за согласие, он написал на салфетке номер телефона и протянул мне.

– Хорошо, – сказал он и ушел.

4

В то время я жила в Рэнелa[1], в однокомнатной квартирке на первом этаже; окно я всегда держала открытым, чтобы забраться внутрь, если потеряю ключи, что часто случалось. В первый вечер после переезда, разобрав вещи, я сидела на кровати и оглядывала памятные мелочи и пустяки: рисунки и записки от друзей и бывших возлюбленных, открытки, фотографии, фарфоровые фигурки, антикварные пепельницы. Я нуждалась в этих вещах, расставляла их сразу же, перебравшись на новое место, но в тот момент они показались мне глупыми. Все эти безделицы походили на реквизит плохой театральной постановки, имитировавшей индивидуальность, которой не существовало.

Начав жить одна, я стала отделяться от самой себя – глубже и гротескней, чем прежде.

Существовала моя социальная жизнь – жизнь, в которой я работала, ходила танцевать и выпивать, в компаниях была забавной и энергичной; в которой я строила глазки мужчинам в барах и иногда приводила их к себе; в которой я говорила людям, что люблю жить одна, и они верили, потому что я выглядела такой счастливой.

И я действительно была счастлива, когда казалась счастливой. Я не умею изображать чувства, просто чувства мои противоречивы и меняются от часа к часу.

А еще была жизнь, которую я проводила в своей квартире, едва ли не пытками принуждая себя к покою и безмятежности. Я неспособна наслаждаться одиночеством и, понимая, что неспособность эта – признак слабости, заставляла себя терпеть одиночество как можно дольше, до надрыва, хотя порой и думала, что вот-вот спячу.

Находясь среди людей, я ощущаю, будто я состоялась. Отсюда же и потребность во влюбленности. Если ты влюблена, то тебе не требуется ежеминутное физическое присутствие объекта твоей любви, чтобы чувствовать свою состоятельность. Сама любовь поддерживает тебя, придает осмысленность самым паршивым мгновениям, которые в противном случае ты провела бы, уверяя себя, что ты личность, меряя шагами свою сраную квартирку, дожидаясь семи, чтобы откупорить вино.

Влюбленность осеняет благодатью. Один друг как-то сказал мне, что за работой воображает, будто на него смотрит его отец, а то и Господь, а это помогает сосредоточиться. Для меня эту роль играет влюбленность – щит, высшая цель, обещание, данное чему-то извне.

В вечер нашей первой встречи с Кираном я напилась как никогда. У меня два вида опьянения. Первое обычно наступает, когда я пью в одиночку с единственной целью развеять тоску. Это опьянение медленное – бокал вина примерно раз в полчаса, – довольно умеренное, хотя я никогда не выпиваю меньше бутылки, и заканчивается все слезливой жалостью к себе, иногда переходящей в ненависть.

Другому, куда более безудержному виду опьянения сопутствует бьющая через край, почти маниакальная бодрость; в такие вечера я спускаю огромные суммы, которые позволить себе не могу, – а все потому, что все, что лежит за пределами настоящего момента, кажется абсолютно нереальным, а сиюминутные желания – самыми важными и безотлагательными.