Акула пера (сборник)

Мы с Маринкой остановились. Женщина приблизилась. На вид ей было лет тридцать или чуть больше. Среднего роста брюнетка, вся в черном. Одета она была просто и элегантно, как оно, впрочем, и должно быть.

— Я Варвара Федоровна, здравствуйте, — представилась женщина.

Мы с Маринкой тоже назвали себя.

— Если вам не сложно, я хотела бы вас попросить, — Варвара опасливо взглянула в сторону папы, — отец уже немолод, если бы вам удалось хотя бы через полчасика переманить его в дом, я была бы вам очень благодарна. Хорошо? У нас дома много картин и всяких интересных вещей. И обед скоро будет готов.

— Хорошо, постараемся, — ответила я, в общем по-житейски понимая Варвару.

— Кто это там? — послышался мужской голос.

Возле дома стоял высокий мужчина в кожаном плаще, накинутом на плечи. Он курил сигарету и нервно сплевывал на землю.

— Кто это, Варька? — повторил он.

— Пресса к папе, — ответила Варвара.

Мужчина ничего не ответил, смазал нас с Маринкой неприязненным взглядом, отщелкнул сигарету, повернулся и вошел в дом.

— Это Петя, брат, — извиняющимся тоном пояснила Варвара. — Он тоже волнуется за папино здоровье. По-своему.

Она помолчала и спросила:

— Ну, мы договорились?

— Конечно, — ответила Маринка.

— Спасибо.

Варвара тоже пошла в дом, ну а мы с Маринкой побрели к нашим мужчинам, уже вставшим в кружок вокруг большого мольберта, установленного на треноге. Старый могиканин, судя по его доносившемуся громкому голосу, уже что-то вещал.

— Интересуетесь, молодые люди? Или как? — крикнул он нам.

— Или как, — шепотом сказала Маринка, но в полный голос крикнула: — Очень!

— Ну так подходите, не стесняйтесь! У нас тут собралась слишком уж мужская компания. Слишком много Янского элемента, как сказали бы в Китае.

Мы с Маринкой подошли. Я, конечно же, прошу прощения, но скажу правду. Мне уже было скучно, а судя по вдохновенной физиономии Траубе и перекошенной от сдерживаемой зевоты мордочке Ромки, я поняла, что мне сейчас станет и вовсе тоскливо.

В общем, так оно и получилось.

Мы встали рядом с мольбертом. Справа под яблоней я заметила лежащую на земле пачку эскизов. Посмотрев на нее, я тут же повернулась к мольберту, потому что Федор Аполлинарьевич, взмахивая руками, продолжил свою лекцию:

— Грунт — это основа основ. Хороший грунт накладывается неторопливо, слой за слоем. Очень важно дать каждому слою высохнуть. Это время. Но зато потом вам не грозит провал цвета, ничего не пожухнет и не уйдет в никуда. Цвета останутся такими, какими вы их положите, навсегда. Положив хороший грунт, вы получаете возможность сработать что-то для вечности. «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет!» — продекламировал Траубе.

Я внимательно посмотрела на него, потом перевела взгляд на холст, укрепленный на мольберте. Холст был белым, чистым. Ничего пока для вечности на нем зафиксировано не было.

Интересно, он Маринку с козлами собирается написать или просто какое-нибудь дерево?

Я где-то слышала, что пейзажисты людей рисовать не умеют, поэтому и занимаются исключительно пейзажами. Но возможно, что это и сплетня враждебно настроенных портретистов, которые не умеют рисовать пейзажи.

— И если хорошо загрунтуешь и просушишь… — подхватила Маринка, наверняка сама не зная, что она хотела спросить. Однако Федору Аполлинарьевичу и недосказанного вопроса хватило.

— Еще есть сложнейший вопрос совмещения красок. Вопрос их взаимной дружбы и вражды. Это все химия, чтоб она была неладна. Краски в основном это соли металлов или сами металлы, перетертые с маслом. Одни соли ругаются с другими, и если их класть рядом, то они начинают воевать. Как результат — краски жухнут. Тяжело с этим бороться, но можно! — Федор Аполлинарьевич сделал эффектную паузу и осмотрел наши полусонные физиономии.

— И как же? — вежливо спросил Кряжимский, конфузливо поглядывая на меня с Маринкой. Он, похоже, тоже немного обалдел от этой лекции. Честно говоря, я представляла сцену нашего знакомства с Траубе немного иначе. Да и весь сценарий мне казался более интересным.

Если бы я заранее знала, что случится совсем скоро, буквально через пять минут, я бы рассуждала по-другому.

А вообще-то, нет! Если бы я знала, что произойдет, я бы ни фига сюда не поехала. Лучше скучать в редакции, чем…

Но буду по порядку.

Итак, выдержав паузу и снисходительно улыбнувшись Кряжимскому, не преминув все-таки осмотреть его очки и синяк, Федор Аполлинарьевич продолжил:

— Против взаимной вражды красок есть метод, и только один — время! Да, друзья мои, время! Еще великий Энгр шестнадцать лет писал свою знаменитую «Девушку с кувшином». Шестнадцать лет длился этот великий эксперимент! И победа над красками, над пошлой химией, постоянно норовящей испортить картину, а значит, и жизнь художнику, завершилась победой! Вот вы, девушка, — Федор Аполлинарьевич обратился ко мне, — простите, забыл, как вас…

— Я — Ольга Юрьевна Бойкова, главный редактор газеты «Свидетель», — сомнамбулически произнесла я, и Федор Аполлинарьевич меня перебил: